И вот чем кончились мои поиски. Из-за нынешних военных тягот доходы многих немецких евреев сократились, и они надумали сдавать свои комнаты внаем. Прежде, во все время, проведенное мною в Германии, я, как и большинство моих знакомых из Страны Израиля, избегал снимать комнату у немецких евреев, потому что все они большие патриоты Германии. Им не нравится, что мы не скрываем наше еврейство, и от этого неизменно возникают острые споры. Но после минувшей бессонной ночи я уже не был так привередлив и, когда подвернулся случай, снял комнату у немецкого еврея.

Комната была маленькая и обставлена множеством ограничений. Даже будь это целый дом, не уверен, что я снял бы его, если бы мне выставили столько условий. Но поскольку выбора у меня не было, я согласился на все, рассчитывая, что проживу здесь дня три-четыре, не больше и, может, найду себе за это время другое жилье и избавлюсь от хозяина-педанта. Я принес свои вещи из пансиона фрау Тротцмюллер и разложил их на новом месте. Пока я всем этим занимался, подошло уже и время спать. Я свалился на кровать и уснул.

Внезапно послышался бой часов, и я проснулся. Посмотрел на часы и увидел, что пришло время вставать. То ли хорошая кровать была виной, то ли вчерашняя бессонная ночь взыскала с меня задолженное, так или иначе, но давно уже со мной не случалось, чтобы я проспал семь-восемь часов без перерыва. Теперь бы еще утренний кусок хлеба, да только в том длинном списке условий, которые перечислил мне хозяин, утренний кусок хлеба не числился.

Я позволил себе роскошь слегка поразмыслить. Может быть, пойти куда-нибудь поесть? Но хотя пора было завтракать, мне куда лучше казалось оставаться в постели, что было вполне естественно в моем состоянии человека, который всласть поспал и все его тело хочет еще немного продлить недавнее свое наслаждение. Но тут послышался стук в дверь, и вошла хозяйка. На ней было темно-синее платье из тонкой шерсти, не так чтобы очень новое, но и не такое уж старое. Густые ее волосы собраны были в пучок, и оттого высокая прическа казалась похожей на парик. Она поздоровалась и спросила, не хочу ли я позавтракать. Я замялся, но, видно, мои глаза выдали ей, что хочу. Она вышла и вскоре вернулась с чайничком чая, ломтем поджаренного хлеба, намазанного фруктовым джемом, и с утренней газетой. Я был немало удивлен этой неожиданной щедростью, отнюдь не предусмотренной вчерашними условиями хозяина. Когда же я поел и попил и хозяйка пришла забрать посуду, то, собирая ее, она сказала: «Если вам достаточно такого завтрака, я буду приносить вам его каждое утро. И еще – мне представляется, что комната, в которой спят ночью, не пригодна для того, чтобы проводить в ней еще и целый день. Пойдемте, я покажу вам другую комнату, где вы сможете сидеть сколько вашей душе угодно».

Квартира моих хозяев оказалась просторной, о шести комнатах, обставленных, как и у большинства состоятельных берлинских евреев: в одной комнате вся мебель из дуба, во второй – из красного дерева, а в гостиной – из грушевого, и в каждой комнате удобные стулья, а также ковры на полу, издававшие приятный запах табака, к которому примешан был цветочный запах. На стенах висели картины, некоторые – кисти известных в то время мастеров, а другие – копии великих художников. Был там и книжный шкаф, растянувшийся во всю ширину стены и поднимавшийся от пола до потолка. Позже, когда я уже стал у них своим человеком, хозяин рассказал мне, что в молодости был беден и ему пришлось прервать учебу, но когда он начал наконец хорошо зарабатывать, то тут же принялся приобретать книги в свое удовольствие и вот до сих пор все покупает и покупает, пополняя свою библиотеку.

Я взял из шкафа какую-то из его книг и просидел с ней до самого обеда. Когда же пришло обеденное время, в библиотеку вошел сам хозяин и стал спрашивать меня, хорошо ли мне у них спалось, удовлетворил ли меня поданный мне завтрак и нашел ли я себе подходящую для чтения книгу. Дня три спустя он снова появился. Был первый день после субботы, когда у христиан выходной и вся Германия отдыхает от будничных дел. Он заговорил со мной, завязалась беседа, и выяснилось, что у нас есть общие знакомые. Но тут вошла хозяйка и сказала, что если мы не кончили разговор, то беседу можно продолжить и за столом. Хозяин подхватил: «Если вас удовлетворит наша скромная трапеза, прошу отобедать с нами. Сейчас, когда война не позволяет особенно выбирать, вы, я надеюсь, не будете в претензии к моей жене за то, что она не подает ту вкуснятину, к которой мы привыкли в довоенное время».

За обедом он немного рассказал о себе. Он торговал растительным маслом и был в своем деле не из последних. Но война ударила по торговле, его доходы сошли на нет, и он решил покончить со своими занятиями. Да эти занятия, по сути, сами уже кончились, поскольку все его запасы масла иссякли, но у него еще оставались пустые емкости, и вот теперь он ходил каждый день в свой магазин и понемногу их распродавал. Когда же кончатся и эти остатки остатков, сказал он, они с женой намерены переехать в Баварию, где пока еще можно найти пропитание, и вот там он будет на досуге перечитывать свои книги, пока не придет его время уйти из этого мира. Какое это будет счастье уйти, и не ждать бесконечно, когда же закончится эта война, и не видеть все то, чему предстоит произойти после нее!

В тот же день после обеда хозяева перевели меня из маленькой комнаты в большую и с той поры сделали своим постоянным сотрапезником, тем самым избавив меня от некоторых холостяцких забот. А когда пришло время оплаты, я обнаружил, что они взяли с меня за большую комнату, как за маленькую. И во всем остальном они тоже нисколько не пытались заработать и посчитали мне только прямые расходы.

Учители наши, светлой памяти мудрецы и наставники, учили воздавать хвалу и почет дому, в котором нам оказали гостеприимство. Я уже воздал должное хозяину и хозяйке моего жилища, теперь воздам хвалу и тем гостям, которые обычно их навещали. Каждый из них словно за тем лишь приходил в их дом, чтобы показать мне, каким невежественным было наше традиционное представление о немецких евреях. И если мы восхваляем евреев каких-либо иных стран за их ученость, или богобоязненность, или праведность, или благочестие, или чистосердечие, то евреям Германии надлежит хвала за их честность, их ум, их чувство ответственности, их надежность и неизменную верность своему слову. Книги же, читанные мною в библиотеке хозяина, показали мне вдобавок, что значительная, если не большая, часть того, что мы именуем «еврейской мудростью», – познания наши в еврейской истории, а также философия наша и наша еврейская литература, – все это не что иное, как опилки, осыпавшиеся из-под пилы великих мастеровых – лучших еврейских умов Ашкеназа, как мы, восточноевропейские евреи, называем Германию. Бывают в нашей жизни книги, прочтением которых мы обязаны лишь счастливо найденному месту проживания. Вот таким книгам из библиотеки моего хозяина, господина Лихтенштейна, я обязан знакомству с лучшими из творений немецкого еврейства.

Увы, недолгими оказались эти счастливые дни. Некое издательство купило дом, в котором жили Лихтенштейны, и уплатило всем жильцам отступные. Мой хозяин тоже вынужден был покинуть свою квартиру. Не в тот час покинуть, когда просил судьбу, а в тот, когда его попросили. У него была единственная дочь, муж которой погиб на войне и которая давно уже умоляла родителей переехать к ней, потому что не могла одновременно работать и растить детей. И вот, когда старикам пришлось уйти из дома, эта дочь приехала и забрала их к себе. Однако предварительно они купили себе место в доме престарелых – ведь никогда не известно, как сложится у родителей совместная жизнь с детьми. А когда господин Лихтенштейн с женою покинули свое жилье, пришлось уйти и мне. И так я снова оказался на улице.