— А еще?

— Больше ничего.

— И все? — фыркнула Мэй. — Не густо. Папочка хорошо постарался, чтобы неблаговидные факты не просочились в газеты.

— Какие факты? — спросил Алекс, охваченным неприятным предчувствием.

— Ну например, что очаровательная крошка Мэй, которая была названа невестой месяца в Литтл Роке, провела почти полтора года в больнице для душевнобольных. И что попала она туда после неудачной попытки убить своего обожаемого мужа Джона, без которого жить не могла…

— Ты серьезно?

— Страшно? — Мэй покосилась на него. — А каково было мне в смирительной рубашке, представляешь себе? Быть запертой в одиночной камере, не видеть никого, кроме лечащего врача и нескольких санитаров… Бедняги! Они честно пытались излечить меня от болезни, который не было, и после всех лекарств, что мне кололи, я почувствовала, что на самом деле начинаю сходить с ума… И после всего этого ты удивляешься, что я не могу простить!

— Я ничего не понимаю. — Алекс сжал виски. — Почему твой отец не помог тебе? Почему тебя обвинили в покушении?

— Сколько вопросов! — хохотнула Мэй. — Какое это все имеет значение? Или ты боишься, что тебе никто не поверит, когда ты будешь пересказывать эту душераздирающую историю в своей редакции?

— Хватит паясничать! — разозлился Алекс. — Я не собираюсь никому ничего рассказывать. Но сам хочу знать все!

Он схватил Мэй за плечи и резко рванул на себя, не заботясь о том, что может причинить ей боль.

— Я должен знать, из-за чего ты мучаешь себя, глупая девчонка! — прошипел он ей в лицо, почти касаясь губами ее носа.

А вот это было опасно. Потому что как бы ни волновала Алекса тема их разговора, воспоминания о первом и единственном поцелуе Мэй оказались сильнее. Он вдруг осознал, что они вдвоем в машине, что пелена дождя скрывает их от всех любопытных глаз… Близость Мэй невероятно возбуждала его, и даже ее невероятные признания были не в силах охладить его пыл. Она была в его объятиях, эта странная женщина с множеством тайн, упрямая, насмешливая, непохожая на всех остальных. Несчастная, но не желающая делить свой груз ни с кем. Как утешить ее, успокоить? Как доказать ей, что он на ее стороне?

Чувства переполняли Алекса, мешали ему говорить. Впервые в жизни первоклассный журналист Алекс Броуди не мог подобрать подходящие слова. Но к чему пространные рассуждения, когда один взгляд, одно прикосновение способны выразить в сто раз больше?

Алекс коснулся губами влажных волос Мэй. Она не отпрянула от него, и инстинкт подсказал ему, что это означает нечто большее, чем просто покорность его мужской воле. Мэй устала бороться, устала жить в одиночестве. Он предлагал ей сладкое лекарство — любовь, и, несмотря на свое предубеждение, она отважилась его принять…

Их поцелуй совсем не походил на первый, в нем не было ни огненного жара, ни опасений, он был нежнее шелка, легче перышка, ласковее весеннего солнца. Но где-то в нем уже зарождалась страсть, которая сметает все на своем пути, сливая в единое целое мужчину и женщину…

Поцелуй постепенно разжигал в них огонь. Алексу уже стало мало губ Мэй, а его ладони намокли от ее влажной рубашки. Значит — долой рубашку, которая доставляет такое неудобство. Алекс быстро расстегнул пуговицы. У него перехватило дыхание, когда его пальцы коснулись обнаженных плеч Мэй. Шелковистая кожа поражала своей нежностью, и Алексу казалось святотатством дотрагиваться до нее руками. Лишь губы были достойны такого блаженства, и Алекс немедленно приступил к исследованию тела Мэй.

Никогда он так сильно не жалел, что у него только две руки и один язык. Ему хотелось делать тысячу дел одновременно — целовать губы Мэй и чувствительные соски ее грудей, покусывать ее нежные маленькие ушки и играть с ее волосами, обнимать ее плечи и сражаться с застежкой ее джинсов. У Алекса от желания кружилась голова, и руки Мэй, помогавшие ему освободиться от одежды, отнюдь не способствовали его успокоению.

В машине было очень тесно. Алекс никогда не считал свой «додж» маленьким автомобилем, но сейчас, куда бы он ни повернулся, он непременно натыкался то на руль, то на педаль, врезался в спинку сиденья и дверное стекло. Тело Алекса ныло от желания покрепче прижать к себе Мэй, но это было невозможно. Хотя точно так же было невозможно оторваться друг от друга, чтобы спокойно поехать куда-нибудь и насладиться любовью под покровом приличия, на белоснежных простынях за закрытыми дверями…

А гроза все продолжалась, и раскаты грома над Гэлгемом, от которых все добропорядочные горожане вздрагивали в своих домах, словно благословляли Мэй и Алекса. Проливной дождь разогнал всех любопытных и укрыл влюбленных от нескромных взглядов. Они могли ничего не опасаться, кроме разве что собственных чувств, которые как цунами обрушились на них…

Китти и Роберта гроза застала в середине бурного спора, и на первые капли они даже не обратили внимания.

— Ты никогда не желал меня слушать! — восклицала Китти со слезами на глазах.

— Все равно ты могла попытаться объяснить мне, — защищался Роберт.

Он первым осознал, что небо потемнело, а вдали раздался угрожающий грохот.

— Китти, сейчас начнется дождь, — предупредил он. — Нам лучше спрятаться куда-нибудь.

— Вечно ты такой, — с горечью рассмеялась Китти. — Благоразумный и рассудительный. Беспокоишься о том, что подумают другие — твои соседи, друзья, коллеги, партнеры. Ты, наверное, уже забыл о том, как стоял на коленях у моего дома, не заботясь о мнении окружающих?

Китти всхлипнула. Трудно поверить, что были времена, когда она считала себя самой счастливой женщиной на свете. Она любила и была любима, и мир сверкал для нее чудесными красками. Что случилось за пять лет? Любовь потускнела, покрылась ржавчиной. Это нежное растение Роберт спрятал в большой темный шкаф и завалил его дорогой одеждой, мехами, драгоценностями. Он так доказывал свою любовь, а Китти задыхалась от непонимания и одиночества. Она жаждала разделить с ним его груз, но он намеренно оберегал ее от малейшего расстройства. Он все сделает сам, Китти должна лишь радоваться жизни. А она видела в этом доказательство недоверия, знак того, что любовь Роберта — это всего лишь его слова и подарки, а не искреннее чувство.

— Я все помню, — твердо сказал Роберт.

Он уже начал кое-что понимать. Слова Мэй Делано, поведение самой Китти, воспоминания о том, какой была их жизнь в последнее время, постепенно открывали ему глаза.

— Помню, как впервые увидел тебя, — продолжал он. — Помню, что почувствовал в тот момент. Вот та женщина, которая тебе нужна, Роб Уайтчел, сказал я себе. И если ты ее не добьешься, ты будешь самым большим простофилей во всей стране.

У Китти задрожали губы. О, если бы ей только вернуть того Роберта, который однажды возник из ниоткуда на ее пути! Тогда она была потрясена силой его любви, благородством его чувств. Роберт ухаживал за ней, как рыцарь за дамой своего сердца, и Китти не устояла. Она была готова стать для него всем, а превратилась всего лишь в изящное украшение дома.