Как-то командир полка присылает посыльного. Тот мне говорит: «Встань с тыльной стороны палатки командира и молча жди его команды». Встал, слышу — командир полка разговаривает с замполитом: «Пришло распоряжение выделить одну самоходку в разведку боем. Из бригады четыре тридцатьчетвёрки дают, пятая — наша самоходка. У нас один лейтенант есть (он коммунистом был). Как только в атаку — он то в канаву заедет, то в дерево ударится. Ни в одной атаке не участвовал…». А замполит ему веско так говорит: «Коммунистов надо беречь… Дегтярёва посылайте». — «Я его послать не могу. И так я его гоняю туда-сюда. Нельзя же одного всегда посылать». — «Да он такой, что всё равно вернётся!». (Никто меня на войне не берёг — ни командиры, ни замполиты. Только Бог меня берёг. У меня крестик был подшит под клапаном кармана. Делаю вид, что иду по нужде в кусты, а сам в кустах молюсь. И отец за меня молился с тысячей земных поклонов, и мама молилась, и тётя Маня молилась. А вот других верующих на войне я так и не встретил…)

Командир крикнул: «Дегтярёва позовите!». Подхожу. Командир: «Как ты смотришь, если мы тебя в разведку боем пошлём?». — «Да чего смотреть? Скажу нет, чтобы убили не меня, а того или этого? Пойду». Все ведь знали, что из такой разведки не возвращался почти никто… Это ведь просто как мишенью идти.

Я: «Но у меня механика нет!». — «Да бери любого, кто согласится!». А согласился механик-водитель командира полка! Звали его Вася Гривцов, он был из «рокоссовцев», бесшабашный. Говорит: «Я с тобой пойду. Все воевали, а я ни в одном бою не был. Сижу тут, командира охраняю…». — «Вася, ведь убьют…». А он единственное, что попросил: «Скажи капитану с тридцатьчетвёрок, чтобы нас поставили в центр боевого порядка». Капитан махнул рукой: «Где хочешь, там и езжай!».

Как только мы пошли вперёд, почти сразу загорелись две крайние тридцатьчетвёрки, потом следующие две по бокам от меня. Понятно, что следующая очередь — моя… Вася кричит: «Тимка, подымай пушку!». Я поднял пушку, он открыл люк, высунулся по пояс и попёр меня прямо к немцам! Я ещё подумал: «Ну вот надо же так…». Нехорошее про него подумал… А Вася тут стал вилять и петлять! Мы, как мыши, перед носом у котов перед немцами крутимся. Кричит мне: «Передавай по рации!». Я по пояс высунулся над бортом и передаю, что вижу. И вот что удивительно: немцы смотрят на нас, обречённых, и не стреляют! А расстояние до них всего сто-двести метров! Может быть, подумали, что мы сдаваться к ним едем…

Я все данные передал. Мы вперёд проскочили и подлетели к деревне. А там танки немецкие, дальше ехать нельзя! Назад тоже нельзя — и там танки. Смотрю — справа река, а на другой стороне тропка от реки идёт. Значит, брод есть! Кричу: «Вася, вправо бери!». И когда мы уже из речки выскочили, немецкие танки стали нам вслед стрелять, но было поздно, мы от них уже удрали…

Возвращаюсь. Командир говорит: «Командующей армией звонил — представить командира самоходки к ордену Отечественной войны первой степени! Очень ценные данные ты передал, дал работу «катюшам», дал работу «илам». Я: «Как хотите, но орден надо отдать механику-водителю для реабилитации». Командир — за, а замполит — категорически против! Но орден Васе всё-таки дали. И Вася после этой разведки говорит командиру полка: «Я с Тимкой воевать буду!».

Наш полк большей частью был сформирован из «рокоссовцев» — уголовников-рецидивистов. Вася у этих уголовников был в авторитете — они его звали «Сибирский гуран». Что это означает, до сих пор не знаю. У него пять судимостей, сорок семь лет срока тюремного. Он мог любой сейф за пять минут открыть, любую печать сделать, любую подпись. А как матом ругался!.. Правда, только не при мне. Но Вася меня особо предупредил: «Когда мы напьёмся, ты к нам не подходи. Мы знаем одного «батю» только».

Мы теснили немцев под Люблином. Это Восточная Польша. Почти все в бой рвались, я — так точно! Но этот бой у меня прошёл как-то сумбурно. Наши стали делать огневой налёт! Такие «головастики» над нами летели! Тогда я не знал, что это мины от «андрюши» (БМ-31-12, модификация гвардейских реактивных миномётов типа «катюша». — Ред.). Обычно артподготовку заканчивают «катюши», а потом народ в атаку поднимается. Я и принял мины от «андрюши» за выстрелы «катюши» и, когда «головастики» перестали над головой летать, попёр вперёд! А тут начинают лупить уже «катюши»! Немцы попрятались, и я один проскочил через их позиции прямо в Люблин! В городе поляки встретили меня с цветами и говорят мне: «Прямо сейчас в тюрьме расстреливают заключённых!». Поехал к тюрьме, народ со своими цветами мешает… Наконец подъезжаю. Не успел… Лужи крови кругом, кровь даже застыть ещё не успела. Из пушки я расстрелял немецкую прислугу, тут уже и наши стали подходить.

Пошёл по улице. Только высунулся, вижу — «фердинанд» (немецкая тяжёлая самоходно-артиллерийская установка. — Ред.) стоит. И взрыв впереди меня! Мы назад… Но улицу всё равно надо переехать. Говорю: «Вася, давай мы его обманем». Высунулись, тут же сдали назад — «фердинанд» выстрелил! А пока немцы перезаряжали, мы — вперёд! И проскочили.

Дальше по улице я две пушки разбил и на наблюдательных вышках пулемёты снёс, потом сжёг склад с горючим. Назад возвращаться было нельзя — меня отрезали. В конце концов удалось прорваться в 3-й танковый корпус. Танкисты сделали представление, и меня наградили орденом Красной Звезды. В моём полку очень не хотели меня награждать из-за истории с вином в кассете для снарядов. Вроде я и вообще не пил и сто лет мне это вино не нужно было, но всё равно виноват — не доглядел.

И в этом бою, и потом стрелял я всегда только сам, всегда был у прицела. Наводчика сажал к рации: быть на связи и наблюдать за обстановкой, а сам садился на его место. И у меня было золотое правило: самый дорогой выстрел — это первый. Я всегда стремился выстрелить первым, пусть даже и неточно. Дело в том, что самоходка — это артиллерийское орудие. И обычно учат стрелять из самоходки как из орудия. Это по так называемой «вилке»: один пристрелочный выстрел, затем другой, а потом уже выстрел в цель. А я как учился на танкиста, так танкистом и остался. У нас совершенно другой подход к стрельбе. Танкист всегда стремится первым попасть. Если с первого выстрела не попал, то или перезаряжай, или удирай. За такую манеру стрельбы артиллеристы меня ненавидели — не по правилам воюю, но зато у меня получалась стрелять первым. И если бы кто-то из немцев хоть один раз успел бы выстрелить быстрее меня, то этого рассказа не было бы вообще…

От танкистов надо было прорываться обратно к своим. На рассвете я через немецкие позиции и прорвался. Может, и стреляли по мне, но не слышал — мотор ревел, но то, что не попали, это точно.

Наши были очень недовольны, когда на меня представление на орден пришло. Больше всего злился на меня наш замполит. Дело было вот в чём. Как-то вместе собрались мы, офицеры, замполит подошёл. Видит на руке у лейтенанта Пети Корнеева золотые часы. Говорит: «Ну-ка дай, посмотрю». Тот дал. А замполит — часы себе в карман и говорит: «Всё равно пропадут — сгорят, когда тебя подобьют». А я ему говорю: «Ну ты даёшь! Часы пожалел, а не лейтенанта!». Я был беспартийный, мне можно было так говорить. Тут до Пети дошло, что именно замполит сказал! Он погнался за этим майором и стал в него из пистолета стрелять! Петя не попал, майор убежал. А я Пете говорю: «А я бы в мародёра нашего попал, не промахнулся бы за такое пожелание!». И кто-то замполиту об этом доложил. Он потом мстил мне за эти слова где только мог. И мои боевые подвиги себе присваивал: то не запишет то, что я сделал, а то и вообще себе припишет…