Это, конечно же, была первая энциклопедия в моей жизни. Немало дней и вечеров я в нее, надо думать, вчитывался. Края страниц затрепаны, многие словарные статьи обведены карандашом, на полях какие-то приписки детским почерком, чаще всего — просто выписаны незнакомые слова. Этой книгой зачитывались до одури, мяли и тискали ее, всасывали, внюхивали, впитывали, многие страницы от этого читательского старания вообще выпали, вывалились.

Значит, вот — фундамент моего образования? Надеюсь, не единственный, хмыкнул я, пробежав несколько словарных статей, кстати говоря — самых исчирканных:

Платон. Знам. греч. философ, крупнейший философ древности. Был учеником Сократа, чью доктрину отразил в своих «Диалогах». Собиратель ценной коллекции редкостей. До 429–347 до н. э.

Бодлер. Парижск. поэт, оригинал, истерик, эксцентрик.

Что ж, выходит, можно строить свой дом и на сомнительном фундаменте. Дорасти до умственной зрелости и впоследствии в университете прочесть почти всего Платона. Никто нигде с тех пор ни разу не подтвердил мне, будто Платон действительно был собирателем коллекции. И тем не менее ведь это могло оказаться правдой? Кто знает — может быть, коллекция Платону была важнее всего на свете, а прочее в его жизни являлось только средством зарабатывания на эту самую коллекцию? А что до пыток, ведь это все где-то и когда-то творилось на самом деле. Не думаю, однако, что в нынешних средних школах подробно о них рассказывают. А надо бы. Потому что полезно понимать, из какого теста вылеплены мы с вами, Каиново племя. Значит, я рос, сознавая: человеческий род непоправимо порочен, жизнь — это повесть, исполненная воплей и ярости? И оттого-то, по свидетельству Паолы, я только пожимал плечами в ответ на известия о смерти миллиона детей в Африке? Это не иначе как «Новейший Мельци» привил мне такой скептицизм в отношении человеческой природы? Я листал дальше и дальше:

Шуман, Роберт Александр. Знам. нем. композитор. Автор «Рая и Пери», многочисленных Симфоний, Кантат и т. д. 1810–1856. — Клара. Выдающ. пианистка, вдова предыд. 1819–1896.

Почему Клара «вдова»? В 1905 году оба уже давным-давно умерли, не пишем же мы, что Кальпурния — вдова Юлия Цезаря? Нет, мы пишем «жена», хотя она Цезаря пережила. Так с какой же стати Клара Шуман именуется вдовою? О, я, кажется, догадываюсь. Милый «Новейший» внимательно отражает не только факты, но в равной степени и сплетни. После кончины супруга (да кто там их разберет, не исключено, что и до) Клара состояла в связи с Брамсом. Вникнем в вышеприведенные даты («Мельци», как дельфийский оракул, не говорит и не утаивает: он намекает). Роберт умер в тот год, когда Кларе исполнилось 37, после чего она прожила еще сорок лет. Чем занималась целые сорок лет выдающ. и недурная собой пианистка? О, Клара вошла в историю именно как вдовушка, и бесстрастный «Мельци» нас об этом проинформировал. А откуда я узнал, кстати, эти интимные подробности о Кларе Шуман? Может быть, «Новейший Мельци» заинтриговал меня, подвиг на собственные разыскания? Кстати, сколько же слов я усвоил благодаря этому «Мельци»? Сколько сведений, сопровождавших меня многие годы с бриллиантовой незамутненностью, даже и при той безумной каше, которая бурлит сейчас у меня в голове, — сведений типа «столицей Мадагаскара является Антананариву»? Именно из «Мельци» я воспринял на всю жизнь звучания и значения терминов, похожих на магические заклинания: бензоин, богоблагодатный, буканьер, вываживать, геенна, гидромедуза, двурушник, догматика, зерцало, клоака, ливер, литания, немирные племена, пагур, плеоназм, реверанс, сита и грохоты, трубы евстахиевы, трубы фаллопиевы, фармакогнозия, фураж, чирьеватость, юница, Адраст, Аллоброги, Ашшурбанипал, Донгола, Кафиристан, Филопатр…

Географические атласы. Некоторые очень старые, изданные до Первой мировой войны, и в них в Африке серо-голубого цвета еще обозначены немецкие колонии. Перевидав на веку достаточно атласов — разве не я только что купил-продал Ортелиуса? — я все же чувствовал, что в этих школьных некоторые названия звучали как-то особо, как-то близко и знакомо, как будто именно от этих ветхих письмен начиналась дорога ко многим иным словесам. Какая связь между моим детством и Немецкой Восточной Африкой, или Нидерландскими Индиями, или, например, Занзибаром? И все же, сомнений нет, в этом месте, в этой Соларе, каждое слово увязывалось с каким-нибудь другим словом. Разматывая ниточки связей, приду ли я к заветному слову? И что это будет за слово? Может быть, «Я»?

Перешел в свою бывшую комнату. И опять мне примстилось, будто там обретается нечто известное без дополнительных объяснений. Ну, например, мне было почему-то известно, что в словаре Кампанини Карбони отсутствует merda. Вот и не узнать, как по-латыни дерьмо. То есть я имею в виду, что вскрикивал император Нерон, когда, приколачивая картину, бухал себе молотком по пальцу? Не говорил же он Qualis artifex pereo?[190]Вопросы подобного рода, я думаю, возникали то и дело, а официальная культура абсолютно не помогала ответить на них. Значит, мы обращались к другим, не школьным лексиконам, подумал я. Ну вот, действительно. В «Мельци» имеется «дерьмо» и все его производные: merda, merdaio, merdaiuolo, merdocco. Кстати, мердокко — состав для выведения волос на теле, применяемый преимущественно евреями, — я, наверно, пытался представить себе, до чего же волосаты, поди, эти евреи… Вдруг опять зажглась во мне мини-лампочка, и я отчетливо услышал голос: — А у меня дома в словаре сказано, что pitana — женщина, торгующая сама по себе, che fa il suo соmmerсiо da sé.

Говорит явно кто-то из моих однокашников, этот кто-то нашарил путану в словаре, в каком — не знаю, но точно не в моем «Мельци». Этот мальчик выговаривает «путана» с диалектным акцентом (фонетически запишу — pütan'na). Ох, и долго же меня мучило и терзало это непостижимое «торгующая сама по себе». Что такого запретного в торговле? Даже если женщина торгует без приказчика или, скажем, без бухгалтера? Между тем, конечно, путана в стыдливом словаре торговала «собою», «faceva commercio di sé», но мой информант мысленно перевел это сообщение в категории, внятные ему самому и соответствующие тем разговорам, которые велись у него дома за ужином, — «глянь, до чего та-то хитра, ни с кем не делится, знай торгует сама по себе…». Да, должно быть, так оно все и происходило.

Всплыло ли что-то в памяти? Место? Лицо того мальчика? Нет, всплывают только фразы, последовательности слов, что-то когда-то и где-то вычитанное. Flatus vocis.[191]

Красное собрание сочинений никак не могло быть моей собственностью. Или ко мне его переставил дед из своей библиотеки, или его переставили дядя с теткой, для пущего дизайна обстановки. Это был Жюль Верн (серия «Collection Hetzel») в красных переплетах с золотыми обрезами, раскрашенным и позолоченным тиснением на обложке и корешках. Полагаю, что я выучился французскому именно по этим книгам. Их я тоже открывал без раздумий на главных местах — Нед Лэнд в иллюминатор «Наутилуса» смотрит на гигантского спрута; воздухоплавательный аппарат Робура-Завоевателя, истыканный технологичными мачтами; воздушный шар, летящий над самым морем рядом с Таинственным островом (— Мы поднимаемся? — Нет! Напротив! Мы опускаемся! — Хуже того, мистер Сайрес: мы падаем!);[192]громадный летательный снаряд, нацеленный на Луну; пещеры в центре земли, упрямый Керабан и Мишель Строгофф… Как же меня волновали эти картинки, всегда на черном фоне, полные белых прогалин, начертанные резкими черными линиями, эти миры, где нет хроматических зон, растушевок, где только графика, царапанье, штриховка, ослепляющие блики на предметах там, где штриховка удалена. Мир глазами животных, у которых особое устройство сетчатки, может, именно такой видят реальность буйволы, собаки или ящерицы. Мир, подсмотренный ночью сквозь жалюзи с частыми-пречастыми расселинами. В эти офорты я входил, как в черно-белый мир литературы, и жил там. А отводя взгляд, выходя из книги, я попадал на слишком яркое солнце, краски жалили зрачок, я ретировался в книгу, как ныряльщик, уходящий в подводную глубину, где не различаются цвета. Кстати, сняты ли по Жюлю Верну цветные фильмы? Чем становится Жюль Верн без черно-белых пунктиров, без глубокого травления, позволяющего свету находиться только там, где резец гравера процарапывал желобки или, наоборот, оставлял выпуклости?