— Понятно, понятно, — зашипел Шишок. — Только не повторяй! — и к Ване обратился: мол, ведь не пойдет этот леший без собаки, придется и Ерхана выручать… И домовик вновь выпустил на волю ручного мальчишку, а в помощники ему дал соловейку, дескать, поищите уж пса.

Но Березай и после этого не хотел уходить: видать, решил дожидаться своего четвероногого друга в тени ненадежного шиптарского забора… И Ваня Житный в самое лешачье ухо, поросшее зеленоватым мхом, мерзким вокзальным голосом прогундосил:

— Поезд отправляется! Сейчас уйдет! Опаздываем! Последний поезд-то — больше не будет!

Лешачонок глаза вытаращил, что-то покумекал и перестал противиться — пошел впереди всех головным вагоном. За полесовым-то лафа бежать: перед ним деревья да кусты — хоть и садовые — братски расступаются, а за спинами беглецов смыкаются.

И вот уж в лесок свернули, в гору полезли: село в низине осталось. Теперь только бы до грузовика добраться! Да ослабевший в застенке Боян Югович отстает — где-то позади всех телепается.

По бревенчатым мосткам перешли бурный горный ручей, оглянулись: серб поскользнулся на бревнах и упал.

— Да чтоб тебя! — пробормотал Шишок, скачками помчался назад, чтоб взвалить растяпу себе на спину, как прежде Златыгорку, этот груз-то полегче ведь будет раз в десять!.. Как вдруг впереди из-за деревьев шиптары посыпались.

— Руки вверх, — орут, — ни с места! — А для острастки в землю под ногами из автоматов стреляют!

Ох, ядрена вошь! Шишок тык-мык — а отстреливаться-то нечем, не из чего выкроить снайперскую винтовочку: весь ручной материал на мальчишку пошел, который где-то там, в Горне остался, пса Ерхана ищет. Пришлось поднять единственную руку.

Между толпой боевиков вверху и Шишком с Бояном Юговичем у ручья оказались Ваня с Березаем — и все руки подняли, опасаясь меткого выстрела.

А шиптары переговариваются меж собой, усмехаются: дескать, безоружные сербы-то, дескать, еще шпионов поймали, далеко-то не ушли с беглецами… Ну, устроим, мол, сегодня развлеченьице: сдерем с живых кожу ведь! А кое-кого, де, четвертуем, распилим на части, на чурочки!

Березай, как услыхал про чурочки, дал справку на лешачьем языке — и словно бы ветер вершинный пронесся… И вдруг крепкая вроде сосна задрожала, напряглась — и, переломившись у основания, рухнула на шиптар: парочку-то придавила, а нескольких вниз с горы сверзила. Громовые выстрелы раздались, но подставились деревья: и попали пули с гранатами в смолистые стволы да в сучья сосновые, сбив град шишек шиптарам на головы! И тут сверху, с ближайшей сосны, меткие стрелы полетели: да все не в бровь шиптарам, а в глаз! Пригвоздило к земле головы пятерых человек. Но остальные-то все стреляли ведь!

Ваня укрылся в сосновых ветвях — лесина как раз к его ногам рухнула. А леший, сколь он ему ни кричал, остался стоять посреди родственного леса, как белая береза, и шептал соснам просьбы слезные: ажно по стволам смола встречными янтарными каплями покатилась.

Шишок же, когда дерево рухнуло, успел спрятаться, и теперь, обойдя боевиков с тылу, уж подбирался с дубиной к крайнему — и обрушил страшный удар на шиптарскую голову, и тотчас укрылся за толстым стволом. Ох, не стал Ваня смотреть, что с тем шиптаром сделалось… Да остальные-то все стреляли ведь! И пытались сбить с сосны Златыгорушку, у которой, видать, кончились желтые стрелки! Уж отстрелили ветку, на которой сидела посестрима, рухнула книзу мохнатая веточка, Златыгорка взлетела выше, отстрелили и этот сук — Златыгорка взлетела выше! Ну, сейчас в небо придется взлететь самовиле, а там деревья — родня лешака — ей не защита! Тут соловей опустился на плечо крылатой девушки, чтоб с хозяйкой вместе сгинуть здесь, а удастся — так закрыть собой сердце вилы. А шиптары снизу орут: живьем, живьем, дескать, надо брать снайпершу, и — ну, мы ей сегодня пока-ажем, де!..

И послышался гневный лай: по мосткам несется желтый пес Ерхан, метится рвать шиптарское горло, а верхом на собаке, вцепившись в шерсть, сидит немтырь мальчишок-с-локоток. Тут раздался меткий шиптарский выстрел: кувыркнулся пес — и упал в ручей.

Березай завопил, как железнодорожный состав, увидевший встречный скорый: ажно все в лесу замерло от небывалых звуков. Мальчишок же выбрался из ручья и от ствола к стволу, от куста к кусту, подбирался к домовику. Шишок вытянул правую руку чтоб схватить ручного мальчишку… Березай, забыв обо всем, бежал вниз к ручью… Сосны больше не слышали его просьб-молитв и, прекратив самоубийственную игру в поддавки, одеревенели. Боевики, стоявшие на возвышении, перезарядили автоматы.

И вдруг отвесный склон за пятнистыми шиптарскими спинами затрясся, земля раздалась, просела, обвалилась — и из хребта, весь в глине, выскочил… Красноголовик. Неужто какой-то местный горный дух, вроде Цмока?!

Красноголовик-то оказался с гранатометом в руках, и, заорав: «Муслимы, здесь Медведь!» (опешившие боевики развернулись на сто восемьдесят градусов), принялся бабахать из современного орудия. Неужто это тот, развороченный миной подполковник-диверсант, выбрался из-под земли, чтоб и мертвым воевать?!

И шиптары, один за другим, как танцующие марионетки, стали падать на землю. А Шишок, который променял мальчишка-с-локоток на «Черную стрелу», подмогнул мертвецу.

Ваня приходил в себя после боя. Под соснами, на солнечном припеке лежали в глупых позах тела в камуфляже. Златыгорка спустилась с небоскребной сосны и, поцеловав соловейку в клюв, отправила птаха к «Заставе», дескать, погляди, что там. Шишок мирно беседовал с Медведем, который мало походил на навяка…

Березай сидел подле мертвой собаки, уткнув в бок пса кудлатую буро-зеленую голову. И тут из-под моста вылез Боян Югович: мокрехонький, но живехонький! Дескать, увы, мне, конечно, но я, мол, никогда боев не видал, а не то чтобы самому участвовать, только изучал войны, учитель, де, я, в приштинском профтехучилище историю преподаю… преподавал.

— Поторапливаться надо! — сказал Медведь, не обращая внимания на лепет историка. — Я уж слышал от Шишка про «Заставу», вы должны мне помочь доставить до грузовика оружие. Тут подземный ход, — кивнул на дыру в горе, откуда недавно вылез. — Несколько километров — и Албания! Давненько, сразу после Второй мировой начали прокладывать тоннели-то, и рыли, говорят, лет тридцать; некоторые ходы аж до Призрен-града ведут! Из Албании по ним несчетно народу перешло, сами здешние шиптары не все ходы знают, я случайно наткнулся! Раскурочил на той стороне базу боевиков, жаль много оружия не смог унесть!

Медведь скрылся в пещере и выкатил из зева горы мотоцикл с коляской, которая с верхом была нагружена трофеями. Сказал со вздохом:

— Кое-как доехал, посреди дороги бензин, блин, кончился! Мотоцикл тоже ведь трофейный!

После чего подполковник направил свой гранатомет на бревенчатый мост, — и от мостков осталось только воспоминание в виде дров и щепок.

Желтого, в красных подпалинах, Ерхана, которого Березай оставлять ни в какую не хотел, положили поверх автоматов, гранатометов, мин и прочего, — и все вместе покатили мотоцикл в гору. А как выбрались на дорогу, глядь-поглядь: едет грузовичок «Застава», за рулем цыганка Гордана, на руле сидит соловей, а из кузова им машет Яна, на плече которой устроился жаворлёночек. И слышится радостное коровье «м-м-у-у-у!»