объем промышленного производства за этот период не снизился, хотя изменилась его структура по подотраслям. Более сложные процессы в этот период были характерны для Китая и Индии, в которых идеализация накладывалась на индустриализацию. Тем не менее, к началу 2020-х годов в индийской промышленности работало 25 %, в китайской — 29 % от общей численности занятых, то есть также менее 30 %. Можно представить себе гипотетическую ситуацию, при которой в результате идеализации в материальном производстве будет занято 5-10 % от общей численности занятых, а основная часть будет занята в нематериальном производстве. Это касается и активов. Из 1 триллиона долларов стоимости Apple в 2018 году лишь 9 % составляли материальные активы.

По мере хода идеализации естественный и искусственный интеллекты становятся факторами производства, а само производство превращается в интеллектуальное. При этом идеализация не является этапом промышленной революции, это не «четвертая промышленная революция». Она представляет собой процесс, который указывает на завершение всяких технологических и социальных революций. Поскольку идеализация производства касается не вещей, не системы машин, а самого человека, его практик и интеллекта, она не может происходить скачком. Технологии являются лишь одной стороной смыслов, их развитие не может отрываться от организаций и психологий. Это касается и слабого ИИ, и биотехнологий, применение которых увязано с человеческой психикой и этическими нормами. Нет смысла в ускоренном развитии технологий, оторванном от общества-сложности. Идеализация — или иначе ее можно было бы назвать интеллектуализацией — это постепенный, эволюционный процесс. В его ходе рабочее место, или основной капитал, превращается из набора средств производства в процесс деятельности, неотделимый от работника, производящего продукты посредством языка технологий:

«Современная техника — это не просто набор более или менее самостоятельных средств производства. Скорее, она становится открытым языком для создания структур и функций в экономике. Медленно, с темпом, измеряемым десятилетиями, мы переходим от технологий, дающих фиксированный физический результат, к технологиям, главная особенность которых заключается в том, что их можно бесконечно комбинировать и настраивать для новых целей. Некогда технология была средством производства, теперь она становится процессом превращения (chemistry)» (Arthur 2011, p. 25).

Чтобы понять глубинную сущность идеализации, нужно ответить на вопрос: инвестиции в искусственный интеллект — это вложения в реальный или в человеческий капитал? Превращение капитала в технологию, то есть овеществленное знание, означает, что разрыв между трудом, как знанием в действии, и основным капиталом, как вещественным воплощением знаний, сокращается. Человек и его знания во все большей мере сами становятся основным капиталом.

Продуктом материального производства являются вещи, а продуктом нематериального производства являются сам человек, его эмоции и идеи. Идеализация ставит вопрос о том, как измерять результаты производства, ведь старые методы, разработанные для промышленного производства, для производства вещей, перестают работать, а новые методы, которые были бы пригодны для нематериального производства, производства идей, еще не созданы:

«Если экономисту предложить игру на ассоциации, то первое, что придет ему на ум при слове “производительность” будет “загадка”. Я уже упоминала про известное высказывание, которое в 1987 году сделал Роберт Солоу про загадку производительности: “Эпоха компьютеров видна повсюду, кроме цифр производительности”. … Так почему с производительностью связано столько парадоксов? Дело в том, что с каждым годом экономика все меньше состоит из материальных объектов. И для ВВП это серьезное затруднение. Измерить экономический выпуск сравнительно несложно, если для этого достаточно учесть количество автомобилей, холодильников, гвоздей или пищевых полуфабрикатов, выходящих с конвейера. Но как измерить выпуск, связанный с трудом медсестер, бухгалтеров, специалистов по садово-парковому дизайну, музыкантов, разработчиков программного обеспечения, санитаров и т. п.? Единственный способ — посчитать их численность и численность клиентов, пользующихся их услугами, но тогда полностью ускользает качество услуг, а оно имеет огромное значение» (Койл 2016, с. 151).

Из разницы между вещами и идеями вытекает разница между рутинной и новаторской деятельностью, нормами и контрнормами. Если производство вещей и услуг можно свести к рутине, к автоматической штамповке в соответствии с алгоритмом, то производство идей и эмоций плохо поддается автоматизации. Многотомные романы и сериалы, сделанные «под копирку», даже если они пользуются спросом, являются не признаком развития, а признаком застоя. Можно делать фильмы с использованием ИИ, но слабый ИИ не может дать новых идей и эмоций. Он лишь повторяет одни и те же идеи и эмоции, расширяет рациональный и эмоциональный человеческий интеллект, но не может заменить его. Как и во времена Протагора, человек остается источником всего нового и повышения сложности смыслов. В этом состоит ответ на проблему, поставленную в свое время Шумпетером: почему и до каких пор предпринимательство сохранит свою актуальность, несмотря на то, что оно же само ведет к «рутинизации» контрнорм:

«Дело в том, что сегодня гораздо проще, чем когда-либо прежде, делать вещи, выходящие за рамки привычного, — новаторство само превращается в рутину. Технологический прогресс все больше становится делом коллективов высококвалифицированных специалистов, которые выдают то, что требуется, и заставляют это нечто работать предсказуемым образом. Романтика прежних коммерческих авантюр отходит в прошлое, поскольку многое из того, что прежде могло дать лишь гениальное озарение, сегодня можно получить в результате строгих расчетов» (Шумпетер 2008, с. 512–513). «Прогресс можно механизировать точно так же, как и управление в стационарной экономике, и эта механизация прогресса может оказать на предпринимательство и капиталистическое общество влияние не менее сильное, чем остановка экономического прогресса» (Шумпетер 2008, с. 511–512).

Если речь идет о массовом производстве вещей и услуг, то его можно свести к алгоритму. Но если речь идет о производстве новых идей и эмоций, уникальных вещей, то это требует предпринимательства, расчета, а, как мы показали в главе 6, расчет не является чем-то, что можно рутинизировать или механизировать. Предприниматель воплощает не только полезность, но и долг, и мечту. По своей сути расчет есть превращение неопределенности в риск, это процесс превращения случайности в вероятность, и поэтому расчет сам является случайным, то есть творческим, процессом. Идея есть замысел и вместе с тем случайный продукт творчества.

«Трудность управления творчеством заключается в его неизбежной случайности. Творческие акты либо просто случаются, либо просто не случаются. Их можно “заманить” настойчивостью или энтузиазмом, но не заставить. Как писал Макс Вебер, “идеи приходят к нам тогда, когда это угодно им, а не тогда, когда это угодно нам” [М. Вебер «Наука как призвание»]. Неисчислимость творчества делает его двойственным. Это одновременно и желательный ресурс, и угрожающий потенциал. С опытом его случайности и моральной двусмысленности приходит потребность направлять его, использовать его продуктивную и ограничивать его деструктивную способность. С одной стороны, творчество должно быть мобилизовано и высвобождено; с другой стороны, его нужно регулировать и