– Как насчет того, чтобы прошвырнуться по трубе? – услышал Бригг свой собственный наглый голос, на доли секунды опередивший сознательное решение. – Ну, по этой… по большой. Знаешь, на самом деле по ней очень легко ходить, надо только…

– Сейчас слишком темно, – серьезно, без тени кокетства отозвалась Филиппа.

– Конечно, не сейчас! – воскликнул Бритт и замешкался, подбирая самые простые слова, какие он смог бы вспомнить, когда протрезвеет.

– Гм-м… Давай завтра, после полудня? Как раз будет воскресенье… По трубе очень приятно гулять: знай шагай, словно по проспекту, и не надо продираться сквозь джунгли. А сейчас бы я и сам не п-пошел. Нужно немного п-подождать, пока я снова смогу стоять прямо, и чтоб вокруг ничего не качалось.

В конце концов они договорились встретиться на мосту завтра, и Филиппа, соскочив с перил, помогла слезть Бриггу, который двигался неловко, как инвалид. Потом она легонько подтолкнула его в спину, и Бригг, перебирая деревянные перила руками, побрел к казармам. Полученного им импульса оказалось достаточно, чтобы двигаться более или менее прямо, но обернуться он так и не рискнул.

Вернувшись домой, Филиппа открыла отцовский коктейль-бар в гостиной и выпила подряд три порции джина, бутылку пива и две порции виски. Потом она вцепилась в стол и заплакала.

– За рукопашный бой без рук! – всхлипнула она, поднимая пустой стакан. – Мы еще посмотрим, кто здесь лесбиянка, а кто – нет.

Не переставая рыдать, Филиппа неуверенно шагнула к двери, но остановилась и, вернувшись к бару, щедрой рукой плеснула чистого «скотча» в аквариум с золотыми вуалехвостами, затем, размазывая по щекам слезы, выбежала в прихожую и широко распахнула дверь, намереваясь позвать Бригга, если он по какой-то причине задержался на мосту. У перил действительно темнела какая-то фигура, и Филиппа закричала: «Солдат! Эй, солдат!…», – поскольку ни имени, ни фамилии Бригга она не знала.

Темный силуэт сдвинулся с места и стал приближаться. Только теперь Филиппа сообразила, что что-то здесь не то, так как незнакомец был гораздо ниже Бригга ростом и намного шире в плечах. Когда он остановился у калитки, Филиппа, наконец, узнала его. Это был не Бригг. Это был Дрисколл.

Филиппа пьяно хихикнула.

– Это не ты, – сказала она. – Другой… А я тебя знаю, у тебя не закрывается левый глаз.

После того как Дрисколл застрелил под Каном трех своих солдат, он целую ночь бродил по развороченным дорогам и искалеченным рощам и громко пел. Для него эта ночь была ночью бесконечных, постоянно возвращающихся кошмаров, когда он снова и снова чувствовал, как бьется в руках пулемет, видел, как выпущенные им пули пробивают тела англичан и впиваются в низкую глинобитную стену. Дважды его самого чуть не подстрелили нервные часовые, а под утро Дрисколла задержала военная полиция, так как патрульным показалось, что он вдребезги пьян.

Но пьян он не был. Дрисколл не пил накануне сражения и не выпил ни капли за всю эту ужасную ночь – он просто бродил по позициям и орал песни. Когда начальник патруля спросил, понимает ли он, что война еще не кончилась, Дрисколл только кивнул в ответ и засмеялся.

Лишь несколько дней спустя он немного успокоился и решил, что отныне – в порядке компенсации за пережитый ужас – вся его жизнь должна быть наполнена исключительно радостью, но тут неожиданно выплыла история с его левым глазом, и Дрисколлу пришлось оставить свой славный полк. Это тоже пошло в дебет, но увы! – этим дело не кончилось. На него свалилось еще немало мелких неприятностей, лишь часть которых, по мнению Дрисколла, уравновешивалась нечаянными радостями, которые нет-нет, да и выпадали на его долю. И только теперь, подводя итог несчастьям, которые обрушились на него за последние годы, Дрисколл мог сказать: самым замечательным, что случилось с ним с той памятной ночи под Каном, когда он случайно подстрелил своих, была сегодняшняя встреча с Филиппой, в постели которой он лежал – все еще в рубашке, но уже без брюк и без обуви.

Дрисколл вытянулся на животе поверх одеяла. Филиппа, так и не снявшая своего шелкового с блестками платья, была совсем близко, но они не касались друг друга. Пока не касались. Со времени катастрофы под Каном прошло шесть лет, и Дрисколл мог подождать еще несколько минут.

– Откуда ты знаешь, что я не могу закрыть глаз? – спросил он.

Филиппа была пьяна, – ее даже вырвало в тазик для умывания, – но в конце концов это не он напоил ее. Филиппа напилась сама, раздобыв спиртное внизу, в гостиной. Дрисколл знал это, потому что ему пришлось отнять у нее бутылку и стаканы. Но пусть с этим разбирается старина Раскин, решил он. Отец Филиппы должен был скоро вернуться, но Дрисколл сомневался, что после вечера танцев старшина будет в состоянии подняться по ступеням, ведущим на второй этаж.

– Какой глаз? – Филиппа пыталась вспомнить. – А-а… помню. Тогда на тебе практически ничего не было – то есть, почти не было одежды… Ты выходил из бассейна и бормотал про этот свой глаз. А я купалась и все слышала, но ты меня не заметил.

Дрисколл повернулся к окну и стал смотреть на кружевной веер пальмы, неподвижно темневший на фоне спящего неба. Правой рукой он нащупал позади себя границу, где заканчивался скользкий шелк одеяла и начиналось платье Филиппы. Пальцы Дрисколла без колебаний скользнули через эту границу и поднялись по бедрам вверх, к жировым валикам на ляжках, между которых старшина Раскин вставлял свои пенни.

Филиппе казалось, что Дрисколл чувствует ее напряжение, и она постаралась расслабиться. Лежа на спине, она смотрела в потолок сквозь упавшие на лицо волосы и боялась пошевелиться.

– А ты кто? – спросила она внезапно.

– В каком смысле? – удивленно пробормотал Дрисколл, зарываясь лицом в одеяло. В низу живота он чувствовал приятное томление и тяжесть, причиной которых было удивительное ощущение, возникшее в кончиках его пальцев.

– Кто ты? – повторила Филиппа. – Капрал или генерал?

– Как раз посередине между тем и другим, – доходчиво пояснил Дрисколл. – Я – сержант.

– Сержант Дрисколл! – пьяно продекламировала Филиппа. – Отличное имя. Оно тебе очень идет.

Минуту или около того оба молчали. Дрисколл услышал, как на мостике затянули пьяную песню несколько подгулявших солдат.

– Ты сержант, – нараспев проговорила Филиппа. – А я – лесбиянка.

Дрисколлу показалось, что его негаданное счастье внезапно вырвалось из рук. Как мог спокойно он повернулся к девушке и ласково переспросил:

– Как ты сказала?

– Я – лесбиянка, – твердо ответила Филиппа, слегка разводя тонкую кисею волос и глядя на него сквозь брешь. – Разве мой папочка тебе не сказал?

– Нет, – медленно ответил Дрисколл. – Он как-то не упоминал об этом.

– Я думала, он уже всех оповестил, – с горечью прошептала Филиппа. – Во всяком случае, начал он с меня.

Дрисколл облегченно вздохнул. Слова Филиппы согрели его сердце, как теплый ласковый ветерок.