— Мечислав Николаевич! Разрешите мне на почту сходить.

— Зачем?

— Я перед нашим отправлением из Питера матушке отписал, что в Ялту еду по службе. Она мне ответить должна на почтово-телеграфную станцию, до востребования.

— Господи! У нас все дело рушится, а он про матушкино письмо вспомнил!

— Матушка у меня сейчас в гостях у своей сестры, в Туле, уехала, потому что одной дома скучно. Корову на кухарку оставила и уехала. Так что ответ она мне из Тулы прислать должна. Мать у меня малограмотная, и письмо наверняка тетка писала. А у той почерк каллиграфический, не хуже, чем в конторе присяжного поверенного. Нам останется только имя переделать.

— Так бегите скорее!

Тараканов из Питера отправил два письма, одно в Тулу — матери, а другое — в Каширу, Варваре Антоновне Подпругиной, и получить надеялся два ответа. Но на почте его ждал только один конверт — от маменьки. Он внимательно посмотрел на выдававшего письмо чиновника, но ничего романтического в своем ровеснике в сюртуке с петлицами не имеющего чина не увидел. Получив письмо, Тараканов бросился в гостиницу.

Кунцевич написал список химикатов и послал его в аптеку. Когда Тараканов вернулся, Кунцевич включил настольную электрическую лампу и приступил к алхимическим опытам. Вскоре в комнате нестерпимо завоняло, и, несмотря на дождь на дворе, пришлось открыть окна. Через полчаса письмо высохло. На том месте, где раньше было написано «его благородию коллежскому регистратору Осипу Григорьевичу, г-ну Тараканову», от букв не осталось и следа.

Проветрив как следует комнату, Кунцевич позвонил, потребовал у явившегося на вызов коридорного перо и бумагу и принялся писать.

— Ну как? Могу я векселя подделывать?

На матушкином конверте появилась новая надпись: «Матрене Митрофановне, м-ль Ивановой, до востребования». Отправителем значился присяжный поверенный Тульского окружного суда господин Любимов.

— Можете, Мечислав Николаевич.

— Пусть письмо сохнет, а вечером я снесу его фон Фику.

Ровно в два часа дня в понедельник, 12 марта 1907 года, коллежский регистратор Тараканов в партикулярном пальто на вате и с приклеенной бородой сидел на скамейке на набережной и пялился на входную дверь почтово-телеграфной конторы. В пять минут третьего из дверей вышла группа из трех почтовых служащих и пошла вверх по Глухому переулку. Один из служащих, почтовый чиновник Рассохин, держал в руках толстую конторскую книгу. Тараканов поднялся и двинулся вслед за ними.

На Садовой Рассохин отделился от товарищей и свернул направо. Он прошел мимо храма Александра Невского, миновал еще два дома, вошел в калитку в ограде третьего и пошел через роскошный парк, в глубине которого скрывалась великолепная белая дача. У калитки была прибита табличка: «вилла “Ванда”, комнаты и пансион по весьма умеренным ценам». Пробыл на вилле чиновник не более десяти минут. Вышел он довольным и, насвистывая какой-то популярный мотивчик, чуть не бегом бросился в обратный путь. Тараканов пошел за ним. Шли они минут пятнадцать, все время поднимаясь вверх, и наконец очутились в Старом городе, кривые и узкие улочки которого с невзрачными домишками резко контрастировали с великолепием Нового города. Рассохин толкнул одну из калиток и закричал: «Мамаша, я пришел, накрывайте на стол!» Тараканов развернулся и, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, пошел в гостиницу.

— А револьвер-то у вас есть? — спросил у Тараканова ялтинский уездный исправник Гвоздевич.

— Есть. — В доказательство он достал из-за пояса револьвер, который так и не вернул Батурину.

— Это хорошо. А стрелять доводилось?

— Нет.

— Это плохо. Но хоть как это делается, представление имеете?

— Надо прицелиться и нажать на курок.

— Курок надо взводить. А нажимать нужно на спусковой крючок. Смотрите. — Гвоздевич ловко выщелкнул из барабана своего нагана все патроны и показал Тараканову, как взводить курок и как нажимать на спуск. — Взвести нужно один раз, желательно заранее. Потом он будет стрелять самовзводом. Когда взведете, держите в руках стволом вверх, не вздумайте в таком положении совать за пояс, а то отстрелите себе чего-нибудь, не дай бог. А у вас, Мечислав Николаевич, оружие имеется?

— Избави меня бог! Мне начальник наказал ни в коем случае не рисковать, уж очень он ценит мою голову. Посему я в сторонке постою, я целиком и полностью на вас надеюсь. Да и зачем вам славу поимки такого опасного преступника с пришлым делить?

Последний аргумент возымел на исправника решающее действие.

Проследив за Рассохиным, Тараканов доложил Кунцевичу. Тот надел сюртук и поехал к главноначальствующему. Думбадзе, узнав про Спектора, вызвал исправника и велел доложить ему о задержании убийцы в течение двух часов.

Предложение Кунцевича подождать, пока Спектор выйдет из дачи, и взять его на улице было с гневом отвергнуто.

— Вы, милостивый государь, не понимаете, в каком городе находитесь? Ялта — летняя резиденция Государя и монаршей семьи! И я не потерплю в городе экспроприаторов. Ни одной лишней минуты не потерплю! Быть может, он вовсе из дому не станет выходить? Прикажете его месяц ждать, пока Государь не приедет? Немедленно арестовать и доложить!

После того как Кунцевич рассказал ялтинским полицейским о «подвигах» Спектора, Гвоздевич решил задействовать в операции все наличные силы полиции. План у исправника был простой, точнее, его вовсе не было: он хотел всем отрядом идти на приступ виллы через сад, а там — как бог на душу положит. Кунцевич с этим планом не согласился.

— Вы знаете, что в питерских квартирах двери везде двойные и весьма прочные? Если бы мы всякий раз, задерживая очередного гайменника, брали бы квартиры приступом, то не успевали бы хоронить наших агентов. Для таких операций мы прибегаем к простому, но удобному трюку: засаду прячем в парадном подъезде и на черной лестнице, а к квартире посылаем какого-нибудь прикормленного мазурика. Тот звонит и на вопрос хозяина: «Кто?» — кричит: «Шухер, фараоны за тобой выехали, вот-вот будут, беги!» Преступник выскакивает из квартиры, а мы его в подъезде и хватаем.

— Что же вы предлагаете?

В пять часов десять минут вечера к почтово-телеграфной конторе подъехали две пролетки. В первой сидели исправник и его помощник, а во второй — двое городовых.

Полицейские вихрем ворвались в почту, попросили публику покинуть залу и на глазах всех служащих стали требовать у почтмейстера выдать им корреспонденцию на имя Марфы Митрофановой Ивановой, которая, по их словам, обвиняется в нескольких тяжких государственных преступлениях.

Почтмейстер натиску не поддался и в свою очередь попросил предъявить ему постановление окружного суда о разрешении выемки почтово-телеграфной корреспонденции, в противном же случае выдавать чего-либо господам полицейским отказывался. Те покричали, погрозили немцу всяческими карами и удалились.