От отеля до озера Пирамиды час езды. Она представляет, как мрачнеет день, как собираются, обещая дождь, тучи. И все ждут ее. Но что бы ни обещало небо, в пустыне в любом случае невыносимо жарко. Она не может даже представить себя там, в этой духоте. Но опаздывает Мэрилин не поэтому, не из-за погоды. Причина далеко не так проста.

Она снова и снова слушает указания Ли Страсберга: установи контакт с памятью об эмоциях, помни, что ты чувствовала, держи их под рукой, будь всегда в эмоциональной готовности.

Она стоит на сухом дне озера Пирамид, одна перед выстроившейся полукругом съемочной группой. Впереди долгая сцена, в которой Розлин кричит на всю широкую равнину, окруженную заснеженными горами Сьерра. Позади нее операторский кран. На ней джинсовая курточка и «ливайсы»; обдумывая текст, она потягивает концы воротничка своей белой рубашки. Ей не совсем понятно, как играть сцену. Есть логика последовательности, и она должна подчиняться ей, но есть еще и подсознание. Игра, слышит она голос мистера Страсберга, это не то, что ты делаешь. Это то, что происходит. И вот она стоит, готовясь сыграть сцену, которая может стать душой картины, глядя на Розлин из культурного мира, частью которого стала в Нью-Йорке, но не до конца веря, что ей удастся найти контакт с тем эмоциональным миром, важность которого особенно подчеркивал Страсберг.

По сценарию от нее требуется повернуться и в отчаянии прокричать поймавшим лошадей мужчинам, что они убийцы. Ее последний монолог – призыв сохранить все как есть, не дать миру рассыпаться. Здесь не будет крупных планов. Будет только женщина, пытающаяся удержать равновесие в мире, который несется слишком быстро…

Артур нервно расхаживает туда-сюда, говорит что-то Хьюстону, пишет, потом, наклонившись к режиссеру, показывает ему планшет. Гейбл сидит в режиссерском кресле, том самом, на котором написано ее имя. Запахивает плотнее куртку; глаза его прячутся в тени громадной шляпы. Его протянут по дну озера на веревке – он настаивает на том, что сам исполнит все свои трюки, – и впервые за последние три месяца он выглядит по-настоящему изможденным. Утром Гейбл сообщил, что его жена Кей ждет ребенка. Известие об этом, должно быть, подкосило его и даже, может быть, напугало. Тем не менее он держался бодро, с искренней радостью отвечал на поздравления, жал руки и обнимался. Потом устроился в кресле и уже почти не вставал. Только смотрит под ноги.

Все собрались возле камер, ждут инструкций. Мэрилин стоит на месте, стараясь держаться в роли, пока режиссер не даст команду. Хьюстон исчезает за шторой в кузове грузовичка, кашляя как фырчащий мотор. Скорее всего, проверяет, правильно ли установлены камеры, соблюдены ли ракурсы и, вообще, все ли в порядке.

Артур все расхаживает взад-вперед, понемногу смещаясь к Пауле. Они почти не разговаривали с тех пор, как разошлись по разным комнатам. И не то, что она злится или чем-то недовольна. Ей просто нечего сказать. Артур же сохраняет дистанцию, стараясь не дать повода для вспышки. Он, похоже, уже готов к тому, что картина провалится, и заметно нервничает. Боится, что в эти последние дни она сломается перед камерой. Артур говорит что-то Пауле, та, как всегда, сдержанно кивает и, повернувшись к Мэрилин, делает жест ладонями, призывая успокоиться. Какое странное приятельство: Паула никогда Артуру не нравилась, Страсбергов он считает сектантами, а теперь вот пытается сблизиться с ней. Неужто действительно так сильно волнуется? Неужто еще не заметил, что камера почти всегда придает ей уверенности?

Поднимается ветер. По песку крадутся тени. Мэрилин остается на месте. Пританцовывает. Трясет руками. Разминает шею. Снова и снова повторяет текст. Как тряпичная кукла, ждущая команды ожить.

Хьюстон выходит из-за черной шторы и спускается на землю. Хлопает руками, топает и, словно это заранее подготовленный фокус, на мгновение исчезает в поднявшемся облачке пыли. Съемочная группа собирается вокруг него. Он отряхивается от пыли. Отворачивается, откашливается в сторонку. Паула машет Мэрилин, чтобы та подошла ближе. Съемки откладываются, объявляет свое решение Хьюстон и объясняет, что для сцены нужно хорошее естественное освещение, а день уже клонится к вечеру, и небо хмурится. Все переносится на завтра. Мэрилин чувствует на себе недовольные взгляды, как будто перемена в погоде – тоже ее вина.

Гейбл поднимается и смахивает пыль с джинсов.

– Ну что ж, я только рад.

Он говорит, что хочет осмотреть автомобильную коллекцию Харры. Это единственное, что интересует его в Рино. Кто-то спрашивает, не перевезти ли в «Mapes» его жену Кей. Гейбл качает головой, шутит, что из всего старья ей нравятся только актеры. Люди расходятся по своим делам, посмеиваясь: мол, бюджет картины и без того давно превышен, так что еще один день ничего в этом плане не изменит.

Мэрилин не обращает ни на что внимания. Смотрит на небо – вот бы подул ветерок и унес тучи! Но они растянулись до самого горизонта, и за ними уже не видно синевы. Не видно горных вершин. Она не хочет, чтобы Хьюстон переносил съемки. Она настроена снять сцену сегодня. И дело не в том, что сегодня она хорошо помнит текст. Иногда вдруг наступает такой момент, когда твой персонаж полностью овладевает тобой и готов проявить себя. Так случается. Ни с того ни с сего. Если бы она могла – собрала бы всю оставшуюся силу и разогнала тучи своим дыханием, оставив себе ровно столько жизни, чтобы отдать ее перед камерой!

Позабыв обо всех, Мэрилин идет неторопливо, как будто прогуливаясь по дну высохшего озера, и снова оказывается на том месте, где произносит свой монолог Розлин. Свет в пустыне желтеет, делается почти матовым, и запах неба начинает меняться на сладковатый, с затхлостью, аромат. Рабочие убирают операторский кран. Трейлеры с животными уезжают. Прожектора уложены в ящики. Гейбл уехал, а за ним и почти вся команда. Оставшись одна, она заставляет себя представить, что бы чувствовала в этот самый момент Розлин, но потом гонит эти мысли, сама себя ненавидя за это.

Камера наезжает на Гейбла. Он лежит на земле – в кожаных чапсах[4]и сапогах, на руках перчатки – и держится за привязанную к грузовику веревку, готовый к сцене, в которой его тащит за собой мустанг. Волосы спутаны, потное, обветренное лицо выглядит усталым и суровым. Грим еще не нанесли, но принесенная ветром соленая озерная пыль уже добавила ему нужной выразительности. Лежать вот так и ждать – дело нелегкое, требующее немалых сил. Хьюстон наклоняется над ним, передвигает чуть левее треногу, смотрит в видоискатель и говорит, что камеру надо подать ближе.