Ей придется выбирать между семьей и Феликсом. Может быть. Может быть, такой ультиматум будет благословением. Они сделают ей одолжение. «Отлично. Я ухожу. Ухожу отсюда». Тот самый пинок под зад, который ей нужен. Она сможет жить у Феликса, пока не найдет квартиру. Но куда ей идти? Она не готова. Она даже не скопила достаточно денег, чтобы уехать из Чарлстауна, и не может себе позволить жить одной. Черт.

Мать встает, берет пульт с диванчика и, направив его на экран, выключает телевизор. Джей Джей протестующе смотрит на нее, но, видя ее опрокинутое лицо, молчит. И все молчат. Никто не произносит ни слова. Она садится обратно в качалку и сжимает распятие на шее.

– Ну, раз уж мы все собрались, мы с мамой хотим вам кое-что сказать, – говорит папа.

Он пытается говорить, но слова не идут. Его лицо заливает краска, оно подергивается, он борется с собой. Воздух в комнате становится разреженным, и у Кейти внутри все обрывается, ее внутренности и два куска пиццы проваливаются в бездну. Дело не в Феликсе. Папа прочищает горло.

– Я сдал анализы и выяснилось, что у меня такая штука, называется болезнь Хантингтона. Это значит, что мне со временем будет трудно ходить и говорить, и еще всякое. Но хорошая новость в том, что это все происходит медленно, и на это уйдет по меньшей мере десять лет.

Болезнь Хантингтона. Кейти никогда о такой не слышала. Она смотрит на маму, чтобы понять, насколько все плохо. Мама сжимает крестик, а второй рукой обхватывает себя, словно цепляется, спасая свою жизнь. Все очень плохо.

– Так тебе станет трудно ходить через десять лет? – спрашивает Меган.

– Нет, как ни жаль. У меня уже есть кое-какие симптомы. Мне уже трудновато.

– Тогда на что уйдет десять лет? – спрашивает Патрик.

– На то, чтобы умереть, – говорит Колин.

– Господи, Кол, – произносит Джей Джей.

– Нет, она права. Ты это видела на работе, – говорит отец, бросая взгляд на Колин.

Колин кивает. Колин физиотерапевт. Видела что? Что она видела?

– Так ты знаешь, что я дальше скажу, так? – спрашивает папа.

Колин снова кивает, кровь отлила от ее лица, оно искажается, словно от боли, и это до смерти пугает Кейти.

– Что дальше, пап? Мам? – спрашивает Джей Джей.

Папа смотрит на маму.

– Я не могу, – шепчет она.

Мама протягивает руку и вытаскивает бумажный платок из коробки, стоящей на боковом столике. Промокает глаза и вытирает нос. Отец с силой выдыхает сквозь сжатые губы, словно задувает свечки на торте в день рождения, словно загадывает желание.

– Эта штука, Хантингтон, она наследственная. Я ее получил от матери. Так что вы, дети… Вы, дети… У каждого из вас пятьдесят процентов вероятности ее заиметь.

Никто не двигается и ничего не говорит. Кейти забывает дышать. Потом мама начинает плакать в платок.

– Стойте, пятьдесят процентов вероятности заиметь что? Что это такое, еще раз? – спрашивает Меган.

Папа, их неколебимая скала, их защитник, всегда уверенный во всем, кажется физически хрупким. У него дрожат руки. Глаза у него мокрые и быстро наполняются слезами. Он морщится, словно взял в рот лимон, пытаясь удержать слезы, и Кейти от этого разрывает на части. Она никогда не видела, чтобы он плакал. Ни когда умер его отец, ни когда ранили или убивали его товарищей по службе, ни когда он, наконец, вернулся домой в тот день, после марафона.

Пожалуйста, папа, не плачь.

– Вот.

Он достает из кармана куртки пачку брошюр и выкладывает их на кофейный столик рядом с коробками от пиццы.

– Простите. Не могу говорить.

Они берут по брошюре и начинают читать.

– Твою мать, – говорит Патрик.

– Не выражайся, – отзывается мама.

– Ма, прости, но «твою мать» – это сейчас самое то выражение, – отвечает Патрик.

– Господи, папа, – говорит Меган, сжимая розовый шелковый шарф, обернутый вокруг шеи.

– Прости. Я каждую минуту молюсь, чтобы никому из вас она не досталась, – отвечает папа.

– А можно ее как-то лечить? – спрашивает Меган.

– Есть лекарства, чтобы облегчить симптомы, и я буду ходить на физиотерапию и к специалисту по речи.

– Но вылечить это нельзя? – спрашивает Патрик.

– Нет.

Кейти читает.

Болезнь Хантингтона проявляется в виде моторных, когнитивных и психиатрических симптомов, которые, как правило, возникают в возрасте 35–45 лет и неуклонно прогрессируют до самой смерти. В настоящее время нет препаратов или лечения, которые могут остановить, замедлить или обратить развитие болезни.

У папы болезнь Хантингтона. Он умирает. Десять лет. Этого не может быть.

У каждого ребенка, один из родителей которого болен, есть пятидесятипроцентный шанс заболеть.

Симптомы обычно возникают в тридцать пять. Это еще четырнадцать лет. А потом она может начать умирать от болезни Хантингтона. Этого не может быть.

– Если ген есть, то точно заболеешь? – спрашивает Джей Джей.

Папа кивает. По его розовой щеке сбегает слеза.

Кейти погружается в брошюру, ища мелкий шрифт, исключение, выход. Это же несправедливо. С папой все в порядке. Он сильный, крутой бостонский полицейский, а не больной смертельной болезнью. Она перечитывает перечень симптомов. «Депрессия». Ну уж нет. «Паранойя». Это не про него. «Нечленораздельная речь». Говорит совершенно четко. Наверное, это ошибка. Анализ был неправильный. Перепутали или ложно-положительный. Умрет через десять лет. Да пусть этих уродов разорвет за то, что ошиблись и заставили папу плакать.

Она продолжает читать. «Снижение ловкости». Ну, иногда, ну и что? «Приступы гнева». Ладно, да, но все иногда выходят из себя. «Хорея».

Происходит от греческого слова, означающего «танец». Для хореи характерны подергивающиеся непроизвольные движения.

Она смотрит на отца. Его ноги выплясывают на полу ирландскую джигу. Плечи подергиваются. Брови подпрыгивают, а лицо перекашивается, словно он откусил лимон. Черт.

– Мы можем выяснить, есть ли у нас этот ген? – спрашивает Меган, читая брошюру.

– Да. Вы можете сдать тот же анализ, что и я, – отвечает папа.

– Но если у нас есть этот ген, мы ничего не сможем с этим поделать. Просто будем жить, зная, что заболеем, – говорит Меган.

– Все так.

– А по анализу понятно, когда это произойдет? – спрашивает Кейти.

– Нет.

– Гребаный ад, – говорит Патрик.

– Сколько ты уже знаешь? – спрашивает Джей Джей.

– Кое-какие симптомы были уже давно, но точно мы не знали про Хантингтона до марта, – отвечает отец.