не конец, а только начало сорокалетней отсидки ни за что ни про что! Попробуй тут слезть даже не с капота, а с кокпита тюремного креста, в то время как рядом с тобой то и дело уходят в штопор и от выстрелов Столпа разлетаются на куски другие летучие камеры! В нашем случае отходить было некуда, Охотник!

- Не было – согласился я – Но с капота мы слезли и вернулись на верное место.

Сергей прищурился:

- Это куда же?

- Мы вернулись за руль – улыбнулся я – Мы все слезли с капота и вернулись в салон, где снова опустили ногу на педаль газа, а руками крепко взялись за руль нашей жизни. Ты можешь не верить, Сергей, но ты – как раз тот, кто сумел это сделать и продолжаешь целенаправленно управлять своей жизнью. Иначе ты бы просто не сумел выжить в сорокалетней одиночной отсидке. А ведь бывают и те, кто всю жизнь, с рождения и до смерти, едет на собственной машине не за рулем, а в виде вбитой в решетку бампера полудохлой птицы, в то время как его жизнью управляют другие. Но это уже другая тема. Хотя, если посмотрите вон туда – я повернул голову к все еще подрагивающему пленнику – То, как мне кажется, такую вот птицу на решетке бампера и увидите… Или я ошибаюсь, Евгений Николаевич? Без обид, но вы доминирующей или хоть чем-то управляющей в своей жизни личностью не кажетесь. Слышал я как кума Лизаветта с вами разговаривала под конец. Да и ключи были у нее… Может пора бы и вам слезть с капота?

Задрожавшей рукой отставив полупустой стакан чая, старик с трудом поднял головой, первый раз взглянул на меня прямо и тихо, но уверенно произнес:

- Я расскажу все. Расскажу все как было…

У Евгения было все как у всех. Работа. Семья. В жене и детях души не чаял. Да у жены был кто-то еще и Евгений об этом знал, но давно уже смирился – несмотря на еще молодые годы его мужское начало почти иссякло уже к тридцати. Да, честно говоря, его никогда особо и не прельщали эти кувыркания и будь его полная воля, он бы отказался от них еще раньше. Но жена требовала своего и приходилось стараться. Поэтому, когда он прознал, что у женушки появился любовник, то испытал не гнев и злость, но удивительно сильное радостное облегчение. Жене он этого, конечно, не показал. Изобразил глубокую обиду, стал жить с неким показным душевным надрывом, прилежно работая, подрабатывая, вечера проводя в углу дивана перед телевизором с бокалом разливного пива и строго следя за тем, чтобы случайно не явиться домой раньше или без предупреждения. Встречаться лицом к лицу с любовником жены он не собирался. Честно говоря, его это не то, чтобы страшило, но он даже и не знал, что может ему сказать и что вообще делать в такой глупой ситуации. Так за следующее десятилетие он его ни разу и не встретил – ну и жена делала все, чтобы избежать их встречи. Дети были его – родными, не от любовника. Это было видно сразу и любому – настолько все два зачатых в самом начале брака и благополучно рожденные сын с дочкой на него походили и во внешности, и в повадках. Ради них он и жил, себя в том числе не забывая. На самом деле после появления у жены любовника его положение как мужа в семье резко улучшилось – исчезли ссоры, жена, чувствуя глубокую вину, всячески избегала скандалов, не возражала против кружечки другой ежедневного пива, не забывала готовить его любимые блюда, а при людях вела себя с ним просто идеально. Как не радоваться такой жизни?

Тишина… лепота… умиротворение… Он наслаждался каждым днем этой жизни.

В то же время он делал ту самую многократно, где воспетую в насмешливых куплетах карьеру улитки – за двадцать лет службы в небольшом НИИ получив два крохотных повышения со столь же крохотными прибавками к зарплате. Зато с места работы они постоянно получали почти бесплатные путевки в детские лагеря и даже на море. Хотя на море он не ездил – отправлял туда жену, а сам оставался на неделю с детьми. Жена возвращалась с моря загорелая, помолодевшая и еще более виноватая, пряча от мужа глаза и ведя себя тихо как домовая мышь. Он блаженствовал…

НИИ же выдал им и участок под дачу – шесть желанных соток неподалеку от богатого рыбой большого пруда. Рядом березовые и сосновые леса, ягод и грибов столько, что и не собрать. Так с пятницы и до ночи воскресенья он стал пропадать на даче, здесь же проводя все отпуска. Сам поднял сарайчик с навесом, обжил его, начал подготовку к постройке небольшого совсем домика. При этом он понимал – не знал, а именно понимал каким-то внутренним чутьем – что жена вряд ли согласится сюда перебраться даже в старости. Так что в будущей пенсии жить ему здесь одному, лишь изредка возвращаясь в город. Ну так и почему нет? Он всегда сторонился шумных компаний, избегал чрезмерных возлияний – ежедневная кружечка пива не в счет. Машины у них не было, но на электричке привез забитый старыми книгами чемодан, расставив их на самодельных длинных полках в сарайчике. Следующей ходкой перевез еще бабкин дровяной самовар и кое-какие вещи. Пока все это не особо требовалось, но ему мечталось о вполне желанной долгой и спокойной старости, где каждый день будет похож на предыдущий. Дожить на дачке годков до семидесяти, а там можно и в гроб со спокойной душой. Мечты может и простенькие, но какие уж есть…

Все это Евгений тогда и поведал своему соседу по даче – они уселись за дощатым столом под шелестящей березой, укрывшись от полуденного июньского солнца. Компанию им составили трехлитровые банки пива и сверток с воблой. Говорил Евгений откровенно. Про жениного любовника он ни словом, конечно, не обмолвился, что было еще одним негласным соглашением между ним и женой. К чему им пересуды чужие?

Сосед дешевенькими мечтами Евгения не проникся и даже беззлобно над ними посмеялся. Сам он был человек с амбициями. Хваткий, деловой, имеющий связи. Звали его Аракел и работал он в торговой сфере. Имел жигули, а на его участке уже высился хороший кирпичный дом. Допивая третью кружку пива, умело дербаня рыбу, он успевал жестикулировать облепленными чешуей пальцами, доказывая