Каттюдден был пуст в это время года. Дома не отапливались, поскольку дачники жили в них только летом.

Большую часть лета Андерс проводил именно на Каттюддене. Почти все его друзья были детьми дачников, и именно где — то тут, на этих дачах, он впервые в жизни напился, посмотрел фильм ужасов и услышал Мадонну. Впрочем, в этих краях случалось и многое другое.

Осенью тут было довольно мрачно и уродливо. Дома все построены по типовому проекту, безликие и невыразительные. Одинаковые стены, одинаковые крыши, одинаковые двери и окна. И качество постройки оставляло желать лучшего. Большинство из них были едва ли лучше Смекета.

Андерс медленно дошел по главной дороге до пирса, посмотрел на оставленную на улице летнюю мебель, забытую до следующего лета. Вещи были брошены так, как будто владельцы уезжали в последнюю минуту.

В одном из домов, ближнем к пристани, горел свет. Андерс был в этом доме много раз: там жила Элин. Почти десять лет назад он видел ее, почти двадцать лет назад они перестали общаться. Раньше он, как и весь шведский народ, часто видел ее по телевизору и в газетах, пока несколько лет назад она не исчезла куда — то.

Дом был одним из небольших в округе, но имел свой собственный причал и колодец. Андерс решительно подошел к двери и постучал.

Никто не отозвался. Он постучал еще раз. Наконец послышались шаги, и чей — то голос спросил:

— Кто это?

Это был не голос Элин, спрашивал как будто мужчина. Андерс сказал:

— Меня зовут Андерс. Я ищу Элин. Элин Гренвалль.

Теперь, произнеся ее имя вслух, он вспомнил, почему они перестали общаться. Почему они все тогда перестали общаться.

Элин. Жоэль.

Боже мой, как же он успел все забыть. Сейчас он был рад, что Элин не оказалось дома. Андерс уже собирался уходить, но дверь отворилась. Он сделал попытку улыбнуться и, увидев открывшего, замер на месте.

Если бы не старые фотографии в газетах, он никогда бы не узнал женщину, с которой столько раз встречался в детстве.

Что они сделали с ней? Что случилось?

Он не знал, кто это «они», но было невозможно представить, чтобы кто — то пошел на это сознательно, отдавая себе отчет в собственных намерениях. Андерс собрался с духом.

У нее изменился даже голос. В семнадцатилетнем возрасте ее голос звучал как у ребенка, а позднее над этим даже смеялись в прессе. Теперь ее голос стал низким, с раздраженными интонациями. Это был голос пожилого, уставшего от жизни человека.

Андерс никак не мог придумать, что сказать, и наконец пробормотал:

— Я шел и увидел свет, и вот…

— Заходи.

В доме даже пахло совершенно по — другому. Казалось, сюда давным — давно не ступала нога человека. Андерс представил себе, что Элин просто принуждают тут находиться.

— Хочешь чего — нибудь? — спросила Элин. — Кофе? Вина?

— Да, немного вина, если можно.

Андерс кинул на нее быстрый взгляд, но тут же опустил глаза. Смотреть на нее было трудно. Он сосредоточился на развязывании своих шнурков, а Элин в это время исчезла на кухне.

Что она с собой сделала?

В молодости она была довольно милой. Потом она оперировала грудь и губы, чтобы стать классической вамп, одной из тех, кто мечется между фотосессиями, вечеринками и скандалами.

Разумеется, можно понять, когда человек делает себе операции, чтобы стать красивее или вернуть молодость.

Но как объяснить действия Элин? Зачем она превратила себя в такую уродину? Что могло подвигнуть человека на такие поступки? Какие греховные мысли?

За окном виднелось спокойное море. Картинка была ясной, как фотография. Элин наполнила вином бокалы, они подняли их и выпили.

— Помнишь, мы сидели тут по вечерам? Когда мамы и папы не было?

— Да. И по ночам тоже. Допоздна.

Элин кивнула головой и продолжила смотреть в окно. Тем временем Андерс рассматривал ее.

Нос, раньше узкий и прямой, теперь стал в два раза больше и приплюснутым. Подбородок — выступающим и каким — то четырехугольным. Линии щек и ямочки на них исчезли. А губы…

Губы, казалось, были так сжаты, что превратились в пару тонких кривых линий, обозначавших рот.

Под глазами у нее были жуткие мешки, которые были бы уместны женщине на двадцать лет старше Элин, и под мешками Андерс даже в плохом освещении увидел большие шрамы. Он сделал глоток вина, выпив разом почти половину бокала. Элин смотрела на него, и он не мог понять, что выражает ее лицо.

Давай поговорим о чем — нибудь. Надо срочно что — то вспомнить, из детства, может быть…

Чем мы занимались тогда, на самом — то деле?

Он искал в памяти что — то смешное, над чем они могли бы посмеяться, и тогда это напряжение прошло бы. Но он ничего не помнил, только то, что они пили чай, много чая с медом… и тут у него вырвалось:

— Что ты, ради всего святого, сделала со своим лицом?

Элин раздвинула тонкие губы, что, по всей видимости, должно было изображать улыбку.

— Дело не только в лице.

Она вышла на середину кухни и рывком подняла рубашку. Андерс опустил глаза, и Элин сказала:

— Посмотри.

Он посмотрел. Тяжелая грудь как будто бы съежилась. Живот свисал над джинсами безобразными складками.

— Поработали с грудью, остался живот.

— Но зачем? Почему? Элин, я ничего не понимаю…

Она опустила рубашку, села за стол, допила вино и снова наполнила свой бокал:

— Чтобы… чтобы…

Ее голос сорвался. Казалось, ей было трудно говорить.

— И я еще не закончила.

— Что ты имеешь в виду?

— Я буду делать еще операции. Много операций.

Андерс внимательно смотрел на нее, пытаясь найти следы безумия. Но нет, она не производила впечатления сумасшедшей. Она была лишь печальной и, наверное, какой — то фанатичной.

— Элин, я ничего не понимаю.

— Я тоже, — кивнула Элин, — но это так.

— Но что… что ты будешь делать?

— Пока не знаю.

— Но как врачи соглашаются идти на такие операции?

Элин перебила его:

— Если есть деньги, то всегда найдутся люди, готовые пойти на все, что угодно. А деньги у меня есть.

Андерс повернулся и посмотрел в окно. Ветер шелестел в елях.

— Ты думаешь то же самое, что и я? — спросила Элин.

— Не знаю, возможно.

— В конце концов, все пропало.

— Да.