Они поменяли тему и стали вспоминать своих старых друзей. Андерс рассказал о Майе, стараясь не расплакаться и не быть слишком откровенным, удерживаясь на самой грани, и ему это удалось.

Наконец почти стемнело, и Андерс поднялся, сказав, что пойдет домой.

— Я теперь живу здесь неподалеку.

Ему пришлось потрудиться, чтобы завязать шнурки. Элин стояла и смотрела на него, склонив голову:

— Почему ты вернулся?

Андерс закрыл глаза. Почему он вернулся? Он поискал подходящий ответ и в конце концов сказал:

— Я хотел быть рядом с тем местом, которое имеет для меня значение.

Он взялся за ручку двери и, перед тем как выйти на крыльцо, спросил:

— А ты?

— Я просто хотела убраться от любопытных глаз.

Андерс пьяно кивнул. Ну да, все понятно. Он помахал на прощание и закрыл за собой дверь.

Уже совсем стемнело, когда Андерс шел через ельник. Ветер стал сильнее, деревья раскачивались из стороны в сторону, море глухо шумело. Он думал об Элин.

Я еще не закончила. Я буду делать новые операции.

Он засмеялся. Странная она. Тратить свои деньги на то, чтобы с каждым разом становиться еще страшнее, еще уродливей. Зачем? Что движет ею? Непонятно.

Или это было — искупление?

Большой бумажный мешок с продуктами стоял за дверью. Андерс распаковал мешок на кухне. Когда все было готово, он выпил воды, чтобы разбавить алкоголь в крови, потом сел за кухонный стол и стал работать с бусинками.

Кухонные занавески слабо шевелились из — за неплотно закрытого окна. Он зажег плиту, чтобы прогреть комнату. Затем он вернулся к бусинам.

Три голубые и большая белая, как будто это небо и облака.

Подозрение

Теперь они любили друг друга не так часто, как раньше, но зато уж если занимались любовью, то куда более основательно.

В первое лето Симон и Анна — Грета не могли оторваться друг от друга. Из — за Йохана они старались встречаться только по ночам, но иногда страсть охватывала их и днем, и тогда они уходили в сарай на берегу, запирались там, устраивались на куче сетей и любили друг друга.

Теперь все изменилось.

Теперь могли пройти недели, прежде чем они начинали тянуться друг к другу. Они не спали в одной постели, ведь они жили в разных домах, и потому не могли потянуться друг к другу случайно, просто так, перед сном. И Симон, и Анна — Грета рассматривали страсть как некую таинственную загадку.

Таким образом, их любовь никогда не была случайной, спонтанной. Нежные, ласковые прикосновения, улыбки с намеком. Это могло длиться несколько дней, пока они оба не понимали с тихой и непреложной уверенностью, что пришло подходящее время.

И тогда они отправлялись в спальню, всегда в спальню Анны — Греты, потому что там кровать была шире. Они зажигали стеариновую свечку и раздевались. Анна — Грета раздевалась стоя, а Симон садился на край кровати, чтобы снять брюки и носки.

Реже и реже все у них получалось как надо. Анна — Грета ложилась рядом с ним, любимая и желанная, и даже это особенно не помогало. Он целовал ее, ласкал, но все равно все шло не так, как хотелось бы.

Угасающая эрекция была его головной болью в течение уже многих лет, а теперь эта проблема обострилась. Порой ему казалось, что он занимается любовью в последний раз. Симон начал даже подумывать о «Виагре», но до таблеток у него как — то руки не дошли.

Иногда все шло как надо. Они ласкали друг друга, нежно и ласково. Анна — Грета, склонясь над Симоном, сосала его член, наблюдая, как тот пытается подняться. Если член реагировал активно, то Анна — Грета продолжала, пока Симон не кончал. Но чаще всего это были просто приятные ласки, не приводившие ни к какому результату.

Симон думал, что это своеобразная ирония возраста — то, чего ему больше всего хотелось, у него не получалось. Он чувствовал себя старым, неуклюжим и каким — то скрипучим. Иногда ему мерещилось, что он слышит скрип и скрежет своего тела, когда лежит на кровати рядом с Анной — Гретой.

С каждым годом их любовные утехи требовали все больше и больше времени, но в конце концов случилось чудо. В тот день он почувствовал, как у него по спине начинает разливаться тепло, как оно переходит в плечи, в руки, которыми он ласкал Анну — Грету, и она улыбнулась, а его ласки стали более страстными и нежными.

Он чувствовал себя необыкновенно легко, он плавал в волнах наслаждения. Анна — Грета касалась его тела, и это будило в нем самые разнообразные чувства. Он был готов дать волю всем своим желаниям.

Симон обхватил бедра Анны — Греты, и они начали двигаться навстречу друг другу. Казалось, в мире остались только он и она.

Симон старался продержаться как можно дольше. Никогда еще их уже немолодые тела не двигались так слаженно, и никогда то, что они делали, не было наполнено таким смыслом. Они обманывали время, и оно уступало, когда Симон ласкал Анну — Грету горячими чуткими пальцами.

Они не осмеливались менять позу, с тех самых пор как Симон двумя годами раньше сломал ребро. Они лежали и шептали друг другу слова любви, став единым целым.

Анна — Грета спала. Симон лежал рядом и смотрел на нее. Ее рот провалился — перед сном она вынула вставные зубы. Но все равно она казалась ему красивой, самой красивой из всех женщин, которых он знал.

Глаза двигались под тонкими веками, — должно быть, ей снился сон. Глубокие морщины у рта напряглись, как будто она принюхивалась к чему — то во сне.

Кто ты?

За окном начался сильный ветер. Тень легла на лицо Анны — Греты, и его выражение изменилось. Такого лица у нее он еще никогда не видел. Прошла секунда, и оно стало другим — как раньше.

Кто ты?

Пятьдесят лет они вместе, и он, казалось, все о ней знает. Знает ее привычки, пристрастия, увлечения. Не знает лишь того — кто она такая? Она часто рассказывала ему о себе, он был с ней почти треть ее жизни, он прекрасно знал, как она будет реагировать практически в любой ситуации, но он никак не мог отделаться от мысли, что он не знает — кто же она такая?

Может, они и были близки друг другу, но ведь, например, он не рассказал ей про то, что владеет Спиритусом? Он никогда не рассказывал ей о том, кого так бережно хранит в спичечном коробке. Так что и у него были от нее секреты.

А почему я никогда ей этого не рассказывал? Что мне мешало? Почему?

Он не знал. Что — то говорило ему, что про это не следовало рассказывать, и все.

Симон глубоко вздохнул и повернулся к краю кровати. Для того чтобы сесть, ему потребовалось некоторое усилие. Если, когда они занимались любовью, ему казалось, что его тело стало на тридцать лет моложе, то теперь — то уж оно точно стало на тридцать лет старше. Суставы болели и не гнулись.