— Перестань, это кошмар какой-то!

— Я, палец не вытаскивая, перекладываю тебя на животик. Попа чуть приоткрылась — розовый узелок, в нежных морщинках, как будто ротик, собранный для поцелуя. Я другой мизинец смачиваю и в попочку по миллиметру погружаю, пока пальчики в тебе не поздоровались. Ты трясешься и шепчешь: «Хватит, это же в сказке, хватит, это же в сказке…»

— Замолчи!

— Я бормочу: «Доченька, папе тоже хочется приятного», — впопыхах шорты эти проклятые стаскиваю, подношу член к твоему личику, едва успеваю сказать: «Ам-ам», — и как оно брызнет!

— Успокойся, тебе нельзя, у тебя язва!

— На ротик, на щечки, на глазки… Дашка! Скорее, Дашка!

— Нет! Я, кажется, «нет» сказала!

— Вот-вот! Почти! Ну, давай же!.. Что ты так смотришь, Даша? Ты же вышла отсюда на свет!

— От всего этого чокнуться можно…

— Что, что произошло с тобой?! Умоляю, объясни мне!

— Не хочу ничего объяснять.

— Куда, куда девался тот нежный, до беспамятства любящий ребенок, приходивший ко мне каждой ночью греться под бочок, с которым я делал уроки, гулял в парке, играл в куклы, часами просиживал у постели, когда он болел!

— Папа, я давно уже не ребенок. Разве ты не заметил?

— Теперь, к сожалению, да. И мне страшно от этого. Лучше бы я был слепым…

— Ну, что мне теперь сделать? Вымазать для тебя пизду в заварном креме?

— Вот кому я сейчас по губам надаю за такие слова! По губам! По губам!

— Ты что, с ума сошел?!

— Ремня захотела? Так это быстро! Я запрещаю тебе ругаться в моём присутствии! Вырастил дочь… Вообще ни на какую свадьбу не пойду, празднуйте без меня!

— Папа, не устраивай истерику!

— Когда уходила твоя мама, мне было горько и больно, но я поставил ей одно условие: потерпи девять месяцев, роди мне девочку, а потом скатертью дорога…

— Ну, что ты хочешь от меня?

— Я, милая, ничего от тебя не хочу, ни на что не рассчитываю. Даже на пресловутый стакан воды. Квартира, слава богу, есть, пенсия будет — проживу как-нибудь.

— Папа, и тебе не стыдно? Сделал из меня чудовище какое-то. Ты по-прежнему самый родной мне человек. Но пойми, это ненормально, нечестно, наконец, по отношению к Андрею!

— Зато ты и твой разлюбезный поступили очень честно. Не постеснялись разрушить все, чем я жил, выесть меня и раздавить, как яичную скорлупу, приправив свою садистскую Трапезу парой лживых обещаний: «Не горюйте, вот девочка родится, будем приводить на выходные».

— Да, и если поедем в отпуск, тоже у тебя оставим. Андрей так и сказал: ты идеальный отец и будешь идеальным дедушкой. Своим родителям он ни за что не отдал бы ребенка, а тебе — пожалуйста, на сколько угодно, хоть на всё лето.

— Ты вот сейчас говоришь, Дашка, и я, дурак, верю, понимаешь?! Как в бога верю! Ведь не по-людски — наобещать всего и обмануть. Это как ребенка конфетой подманить и железякой по голове треснуть. Как голодного дряхлого пса на живодерню вести и по дороге мясом прикармливать! Фу, Дашка, не подбирай с пола! Тебе же не три годика…

— Папка, у тебя такая сладкая сперма…

Эльза Артуровна не переносит, когда Илья Дмитриевич упоминает в ее присутствии о какой-нибудь знакомой ему женщине. Достаточно одного имени. К примеру, Илья Дмитриевич делится событиями прожитого дня и, рассказывая о планерке на кафедре, восклицает:

— А моя бедная Симакова вдруг просит слова…

— Твоя Си-ма-ко-ва? — Эльза Артуровна гневно леденеет и спрашивает, презрительно морща рот: — Ебал? — при этом сверлит Илью Дмитриевича проницательным взглядом.

Илья Дмитриевич совсем не держит удара, он смущается и никнет, будто и впрямь что-то натворил.

Эльза Артуровна, сполна насладившись его испугом, заключаете горьким торжеством:

— Значит, ебал… Скотина! — После чего, гордо вкинув голову, выходит из комнаты.

— Ну почему сразу ебал? — бежит за ней Илья Дмитриевич, прямо с чашкой, и плещет чайный кипяток на руку. — Эля, разве не бывает просто нормальных товарищеских отношений?

Они образованные люди и не стесняются пользоваться крепкой лексикой. Такие правила завела в свое время Эльза Артуровна, еще со времен их свадьбы. Поженились они поздновато, обоим было за тридцать, и вот уже десять лет вместе.

Эльза Артуровна без утайки всё выложила о себе, а Илья Дмитриевич, стесняясь и хихикая, провел ее в свои унылые бедные событиями кулуары.

Всего у Эльзы Артуровны было семнадцать добрачных связей, не считая легких увлечений, но откровенничает она охотнее всего о первой: «Красив был, как молодой Ален Делон, а я девчушка, только после школы…», — четвертой: «Жена его страдала эпилепсией, и он не мог ее оставить, плакал мне в колени», — двенадцатой: «Нужно было выбирать между родиной и этим Эдиком», — и последней, семнадцатой: «Думала, на мужчин больше не посмотрю».

Кроме прочего, Эльза Артуровна также намекала на лесбийский опыт — бог знает когда, в Алуште. И всё это было до отношений с Ильей Дмитриевичем.

Ему повезло с Эльзой Артуровной. Илья Дмитриевич отвоевал ее у мужчин, более достойных, чем он сам. Если бы эти мужчины знали, как обращается Илья Дмитриевич с доверенным ему сокровищем, то растерзали бы его или не подали руки, а двое восстали бы из могил, чтобы покарать. Один — профессор из института нефти и газа, другой — гастроэнтеролог.

Эльза Артуровна могла бы дважды жить в Америке, трижды в Израиле и один раз в центре в пятикомнатной квартире — вот не полный перечень благ, от которых она отказалась ради Ильи Дмитриевича.

В постельных откровениях он вообще персонаж комический. Илья Дмитриевич в состоянии рассказать только о трех-четырех связях. С первой женщиной вообще не очень-то и получилось.

— Она полезла мне рукой…

— Куда полезла? — уточняет Эльза Артуровна.

— В трусы. А у меня, это… — Илья Дмитриевич розовеет.

— Не встал, — веселится Эльза Артуровна. — У тебя не встал!

— Да, — сконфуженно улыбается Илья Дмитриевич. Впрочем, он доволен, что порадовал Эльзу Артуровну.

— А потом что? — идет по следу Эльза Артуровна.

— Ну, она мне начала мять, ну это…

— Что?

— Ну, член… — Илья Дмитриевич снимает очки и щепоткой майки протирает толстые, точно витринные стёкла очков.

— Говори как взрослый мужик!

— Ну, хуй…

— А дальше что?

— Он такой мягкий был, — Илья Дмитриевич пугается безликого местоимения и сразу уточняет: — Хуй мягкий был… Не было эрекции, и я кончил ей в руку из мягкого хуя.