Илья Дмитриевич подтягивает штаны и, чуть потоптавшись перед телевизором, бежит за Эльзой Артуровной на кухню извиняться. Неизвестно за что.

— Надь, а с выходными у тебя как? — спросил молодой человек.

— На дачу поедем. Хочешь с нами? Доверим огород копать. Это именно тот случай, когда родители тебе очень рады будут.

— Мечтал всю жизнь… Это далеко?

— На электричке полчаса ехать и автобусом минут десять…

— Пока не впечатляет.

— Дубина, знаешь, как там интересно. Столько событий! Мужики выпили техническую жидкость, вначале ослепли, потом умерли. Мстьчику отрезало руку косилкой. А в соседнем доме татарин зарубил свою жену и повесился.

— Я подумаю.

— Лентяй ты, — девушка зябко передернула плечами.

— Замерзла?

— Нет, просто мороз по коже. Или ты плохо греешь.

— Я буду хорошо греть, оставайся.

— Прощаемся! — она быстро подставила рот для поцелуя, затем потянула дверь подъезда, скрипнувшую, как корабельная снасть.

— Ты, кстати, не ответила насчет моего предложения, — донеслись cлова.

— Какого предложения?

— Выйти за меня замуж. Даю год на размышление.

— Почему так много?

Молодой человек счастливо улыбнулся:

— Я, видишь ли, еще не нагулялся, не готов к семейной жизни. Могу первой встречной юбкой увлечься. А через год точно уже повзрослею…

Вопреки отцовским прогнозам лампочку в подъезде не свинтили, но горела она тускло, точно неизвестный злоумышленник обворовал ее ватт эдак на сорок. Оставшиеся двадцать из последних сил озаряли потолок в горелых долматинцевых пятнах и живописную географию потустороннего мира, выступившего на обвалившейся штукатурке. От подвала поднимался слабый запах тлена.

«Давно пора ремонт сделать и консьержку посадить», — подумала Надя. — Любая пенсионерка согласилась бы за символическую сумму. И чище было бы, и безопасней…»

Лифт отозвался где-то на девятом этаже и по прибытии рыцарски лязгнул. Дополнительного освещения из кабины как раз хватило, чтобы убедиться, что круглые, будто пулевые отверстия в жести почтового ящика не зияют чёрной пустотой, а, напротив, законопачены бумажным содержимым.

Кроме предвыборной листовки и бесплатной рекламной газеты, в ящике оказалось письмо. На конверте отсутствовали имя и адрес отправителя. Только печатными буквами во всю длину было размашисто выведено: «Надежде Поляковой».

Предвкушая сюрприз, она выглянула на улицу, но там уже никого не было. Надя положила конверт в сумочку и поспешила к лифту, пока его не вызвали на верхние этажи.

Уже в коридоре было слышно, как надрывался телевизор.

Мать приоткрыла дверь гостиной:

— Ты КВН пропустила… А всё равно неинтересный. С нашими студенческими капустниками разве сравнится? В них душа была! — Она повернулась к отцу. — Витя, помнишь, на третьем курсе наши оперу поставили «Герасим и Муму». Такая прелесть. Хор глухих, хор немых, ария внутреннего голоса Герасима: «Всему вино-о-й строй крепостно-о-й!»

— Мама, перестань, у тебя нет слуха!

— Ты такая злая, потому что поругалась со своим воздыхателем?

— Не ваше дело. И с чего вы решили, что я поругалась?

— В дом его не пригласила — раз! — свесился из кресла отец. — Тискались на пятнадцать минут меньше обычного. Это два! Вот и делаем соответствующие выводы. Я так скажу: вымораживай своих ухажеров, сколько душе угодно, только сама не простудись. Нам-то твое здоровье дорого.

— Ты, папа, корыстный, — засмеялась Надя. — Боишься на выходные рабочую силу потерять.

На экране сменилась картинка. Забренчала индийская музыка, под которую из зарослей выбежал семенящим аллюром трусливый слон, за ним показался чумазый мальчик в чалме. Бамбуковой палкой он треснул слона по правой ляжке, и умное животное повернуло налево.

— Надь, ужинать будешь? — спросила мать.

— Не хочу. Мы поели в кафе.

— Все разговоры на кухне! — отец сделал страшное лицо.

— Ты просто безумный делаешься со своим телевизором, Витя, — мать грузно опустилась в кресло.

Надя задержалась на минуту перед экраном. Видеоряд дал сжатое представление о том, как выглядит современный Бомбей, напичканный небоскребами и кадиллаками. Мягкий голос диктора, уловивший, что волшебное погружение в среду уже произошло, задушевно произнес: «Как верно подметил много веков назад наблюдательный составитель «Кама сутры», влагалище бывает трех видов: большое, среднее и маленькое».

Затем появилась девушка в шелковых одеждах, с жирной искусственной родинкой между нарисованных бровей. Заламывая паучьи руки, она начала тонкую песню, похожую на жалобу.

Надя вспомнила про свое письмо и, уединившись на кухне, осмотрела конверт повнимательней — обыкновенный, без марки, значит, сами принесли и бросили, почерк незнакомый. Торопливо вытащила несколько сложенных вчетверо листков.

Письмо начиналось с хамского эпиграфа: «Для той, кому привычнее брать не в толк, а сама знаешь куда…»

Надя даже оглянулась по сторонам, точно кто-то рядом мог разделить ее недоумение, чувствуя, как от гнева разогрелись щёки. Она скомкала письмо и зашвырнула в мусорное ведро.

— Сволочь неблагодарная, — пробормотала Надя, думая, что автор, довольный очередной шуткой, катит сейчас в свои забытые чёртовы кулички.

Прочитанное всё же скверно укладывалось в рамки грубого розыгрыша. Надя достала из ведра мятые листки, к которым уже налипла яичная скорлупа и картофельные очистки.

«Очень надеюсь, что пока еще разговариваю с тобой, а не с пищевыми отходами. Вначале выслушай, а потом я примирюсь с любым собеседником…»

Невесело усмехнувшись прозорливости сочинителя, Надя быстро посмотрела на последний, как ей показалось, лист. Подписи не было. Заключительная фраза обрывалась ничего не значащим переносом «одевал теплом солнечных лу-…» Скорее всего страницы были сложены не по порядку. Надя решила, что разберется по мере прочтения.

«Не вышло, не справился с эмоциями. Но я не жалею, и не стану ругань свою зачеркивать или начинать письмо заново. Всякая корректура — уже лицемерие. Хочу оставаться с тобой до конца искренним. Ты, конечно, спросишь, а уместна ли с девушкой подобная искренность? Совершенно верно, не уместна. Поэтому и приношу мои извинения, такие же глубокие, какими еще могут быть только соболезнования.

Во первых строках сообщаю, что это письмо — единственное и последнее. Честное слово. Для чего я пишу его? Может, чтобы ты, наконец, узнала, какую любовь потеряла, как была нужна мне.

Страшно подумать, почти страницу исписал, а ничего толком не сказал, лишь демагогию развел. С чего же начать… Забавно, всегда умел на людях складно излагать свои мысли, такие речи закатывал, что держись, а один на один с бумагой и пары слов связать не могу.