писатель с русской кровью, на его творчестве остались глубокая печать России и её блестящей культуры, и вряд ли кто-то осмелится это отрицать. Нас интересует вопрос, каковы были отношения между В. Набоковым и Формальной школой, а в связи с этим интересует ещё другой вопрос, какое отношение было у В. Набоковв к наследию русской классической культуры? Стоит обратить внимание на то, что за рубежом уже написана монография на данную тему. В настоящей статье рассматривается вопрос об отношениях между В. Набоковым и Формальной школой в следующих аспектах.

ЗАРАЖЕНИЕ И СООТВЕТСТВИЕ ДУХУ ЭПОХИ

Известная на Западе монография Виктора Эрлиха «Формальная школа и её история и доктрина» очень популярна не только на Западе, но и у нас (скоро выйдет в свет её китайский перевод, переведенный мной, – автор настоящей статьи), в которой говорится, что во время 20-х годов прошлого века русская формальная школа достигла своего расцвета. В её периодизации, с 1916 по 1920 год, обозначается период «Дни жесточайшей борьбы и полемики», а с 1921 по 1926 – период «Триумфального шествия», это значит, что автор монографии уподобляет этот период периоду расцвета германской романтической литературы «Триумфального шествия». Рожденная в такой эпохе, Формальная школа (в академических кругах её и называют ОПОЯЗ, то есть Общество по изучению стихотворного языка, это сокращенное название одного из истоков Формальной школы в Ленинграде, а другой исток Московский лингвистический кружок, – автор настоящей статьи) носит и новые, и старые черты: она и прощание с прошлым, и одновременно первая заря новой эпохи. Как говорит Виктор Эрлих: «В период расцветания русской формальной школы, в каждом портовом городе всей России был по крайней мере один формалист». На самом деле, в 20-е годы, когда между Марксистской социологией и Формальной школой происходила публичная полемика, формалисты, их ученики и поклонники, обычно выходили победителями в таких дискуссиях, а не те люди, которых сегодня мы обычно называем вульгарными социологами. Одним словом, в 20-е годы влияние формальной школы на русско-советскую литературу достигло наивысшей степени. В то время, если кто-то не желал отставать от своего времени, должен был непрестанно говорить о формальной школе.

Этот дух эпохи, это эстетическое мышление не могло не повлиять на молодого В. Набокова, находящегося в становлении. Влияния, которые писатель или поэт получает от своего времени, должны быть разнородными, а не едиными и чистыми, должны быть вероятными, а не непременными и неизбежными. Иначе говоря, для своего творчества каждый автор только заимствует те влияния, которые более соответствуют его внутренним нуждам.

Можно рассчитать, что по возрасту В. Набоков принадлежит к поколению, которое вырастает в этой горячей эпохе.

И в самом деле, литературные взгляды В. Набокова формировались именно в эти годы. В письме к Эдмонду Уилсону В. Набоков пишет: «поэзия никогда не была такая популярная… Я вырос в этой атмосфере, я продукт этого периода». [Glynn M. Vladimir Nabokov, 2007,.p. 31] И совершенно естественно, что вырастающий писатель В. Набоков в эти годы много слышал о совершаемом его современниками – формалистами, – которые жили в том же маленьком центре города – Петербурга-Ленинграда. Всем известна статья В. Шкловского «Искусство как приём», опубликованная в 1917 г, после создания ОПОЯза. С 1916 по 1919 год ОПОЯЗовцами было опубликовано немало статей на тему символизма, и новая научная и поэтическая система анализа стиха постепенно установилась в защиту футуризма. Молодой начинающий поэт В. Набоков именно тогда познакомился с сочинениями членов ОПОЯЗа. В 1919 г., во избежание революции, в апреле В. Набоков вместе со своей семьею, через Крым, переселился на запад. Сначала он временно остановился в Лондоне, а потом после поступления в Кембриджский университет стал постоянно там проживать. В 1922 г., по окончании университета, он возвратился к семье, которая тогда уже переселилась и живет в Берлине, здесь он проживет до 1937 года. Живя в Берлине, В. Набоков отказывался учиться германскому языку, чтобы не исказить свое пространство русской речи. Его жизнь проходит в маленьком и закрытом круге русских эмигрантов, и он читает только издания на русском языке.

По воспоминаниям современников, в начале 20 годов русская и эмигрантская литература ещё не совсем отделилась от советской литературы, эмигрантские кружки ещё в какой-то степени могли свободно общаться с группами в СССР, в таком случае и В. Набоков, мог узнавать о деятельности русских формалистов в Советском Союзе. [Glynn M. Vladimir Nabokov, 2007, p. 34]

В это время с Виктором Шкловским тоже случился поворот судьбы. Деятельность Виктора Шкловского была разоблачена (он был членом заговора партии эсеров, – автор настоящей статьи) из-за того, что один из его бывших товарищей напечатал воспоминания, в которых он затронул биографию В. Шкловского, и потому, чтобы избежать ареста, пришлось покинуть Родину. По льду Финского залива, он бежал на Запад, и в июне приехал в Берлин. Здесь он проживал до поздней осени 1923 года. Во время своего вынужденного пребывания в Берлине В. Шкловский успел сделать очень много: написал и напечатал свою дневниковую прозу: «Zoo, или письма не о любви», автобиографию «Сентиментальное путешествие» и сборник эссе «Ход коня» (Knight’s Move). Именно в это время В. Набоков и В. Шкловский были членами закрытого кружка русских эмигрантов, который собирался на юго-западе Берлина. Это был небольшой, но очень влиятельный кружок, у него имелись своё издательство, журналы и газета. Литературное кафе «Леон» служило культурным центром этих встреч эмигрантской интеллигенции. В этом литературном кофе часто проходили Общение писателей и журналистов из СССР с писателями-эмигрантами. В то время и В. Набоков, и В. Шкловский часто бывали в этом известном кофе. Несмотря на то, что у нас недостает материалов, доказывающих, что В. Набоков и В. Шкловский когда-то встретились и познакомились друг с другом, их жизненные орбиты в этом тесном литературном кружке, по всей вероятности, должны пересекаться. [Glynn M. Vladimir Nabokov,2007, p. 36] Как полагает Глин, между В. Набоковым и В. Шкловским могло быть сочувствие друг другу по причине политической: все, кто был против Советского союза, по мнению В. Набокова, были ему друзья (он даже верил в то, что Роман Якобсон был советским шпионом), а В. Шкловский тогда был действительно кадетом, как отец В. Набокова. Кроме того, в конце 1923 года В. Шкловскому пришлось возвратиться в Советский союз, и для этой цели он написал заявление в политбюро КПСС, поместив в конце «Зоо, или писем не о любви», однако его подлинная причина возвращения на Родине была в другом (по предположению Нины Берберовой): жена была арестована как заложница, и ему пришлось вернуться ради ее освобождения.

СООТВЕТСТВИЕ И БЛИЗОСТЬ ВЗГЛЯДОВ НА ЛИТЕРАТУРУ И ЭСТЕТИКУ

Мы полагаем, что моменты, которые повлияли на формирование взглядов В. Набокова на искусство и эстетику могут быть различными, но всё-таки концепция литературы и искусства с точки зрения формальной школы является стержневой для понимания его взгляда на эстетику и гносеологию культуры. Точка зрения от ОПОЯЗа, которая повлияла на В. Набокова, – это автономность искусствоведения, теория остранения, искусство как прием и т.д., уже представлены в ранние периоды развития его творчества. А самое важное из этих представлений является теория остранения.

Среди всех ОПОЯЗовцев самым известным являлся Виктор Шкловский, у которого были такие крылатые выражения, как «Искусство всегда было вольно от жизни, и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города». [В. Шкловский, 1922, С. 39] На пути к основанию научной поэтики ОПОЯЗовцы стремились, не жалея сил, выражать протест склоняющемуся к идее преобладания социально-исторического контекста русскому академическому литературоведению, что в России давно уже стало традицией. Поэтому критиковали представителей русской революционно-демократической эстетики 19 века: В. Белинского, Г. Чернышевского и Н. Добролюбова. Так видели ОПОЯЗовцы историю русской литературной критики. Например, В. Шкловский в своем шедевре «Сентиментальное путешествие» поставил В. Белинского, Г. Чернышевского, Добролюбова и Михайловского конца 19 века и вульгарных социологистов Фрича и Когана 20-х годов 20 века в один ряд, дескать, «они заменяли историю русской литературы историей русского либерализма», и таким образом, они «зажили русскую литературу». «Они – как люди, которые пришли смотреть на цветок и для удобства