и ружье, и именно это он и сделал, нажав пальцем на спуск – и оружие пальнуло. Впоследствии, когда криминалисты осматривали место происшествия, они нашли на каменной ограде за водопадом скол – именно туда угодила пуля, а потом ее отрикошетило в сторону, после чего она пролетела над прудом, устремившись к шезлонгам, вонзилась в левый висок нашей матери и не вышла с другой стороны.

Как нам сказали, ее было уже не спасти.

Как нам сказали, она умерла мгновенно.

Часть 2

Лето 2003

Незадолго до конца

День выдался жарким.

Все дни в то лето начинались одинаково, но этот мне особенно запомнился. Запомнились бисерины пота, то и дело орошающие мои волосы – точнее, их жалкие остатки; то, как они, точно змейки, проворно сползали по затылку или по коже за ушами на шею, а потом сбегали по спине вниз. Но когда мы с Анной были вместе, жара меня не пугала. Она приклеивала меня к Анне, а ее – ко мне, и меня это вполне устраивало.

– А может, махнем в Истуэлл? – предложила Анна, когда мы встретились в тот день. – Все сегодня на пляже. Так что опасности никакой. Давай вернемся к озеру.

Мы пошли пешком по проселочной дороге. Вдоль нее проходила живая изгородь, до того низкая, что мы шагали по самому пеклу, а наши тени тянулись впереди. Они повторяли каждое наше движение. Когда я брал Анну за руку, моя тень тоже тянулась к возлюбленной, а когда я обнимал и целовал ее, то краешком глаза видел, как наши отражения сливаются воедино.

– Только что поняла одну вещь, – сказала Анна, отстранившись. – Ни разу не видела, как ты танцуешь.

– Это не случайно.

Она вскинула брови, ожидая разъяснений.

– Я вообще не танцую.

– Врешь. Все танцуют. Вот хотя бы в одиночестве, у себя в спальне.

Я покачал головой:

– Нет, это тоже не про меня.

Она остановилась и протестующе вскинула руки, будто я только что произнес утверждение поистине вселенской важности. Ее лоб поблескивал от пота, и мне представился его солоноватый вкус.

– Ну что ж, – сказала она. – Выходит, именно мне предстоит стать той девушкой, которая тебя этому обучит. – Она схватила меня за руку и притянула так близко, что наши тела соприкоснулись. А потом положила одну мою ладонь себе на плечо, вторую прижала к своей, так что теперь наши соединенные руки смотрели на дорогу, и приобняла меня за пояс.

– А разве не я должен взять инициативу? – поинтересовался я, когда Анна повела нас вперед.

– Это с какой стати? – спросила она, уверенно ведя нас в ритме танго. – То, что у тебя есть пенис, еще ничего не значит!

Я спустил руку ей на талию и покрепче ее обнял, а потом подхватил на руки и закружил – и кружил долго, до тех пор, пока и головы у нас не пошли кругом, – а потом мы с хохотом повалились прямо на землю.

– Танцор из тебя и впрямь чудовищный, – сквозь смех сказала Анна, вытирая лоб тыльной стороной ладони. – Но мне приятно, что я у тебя первая!

Мы улыбнулись друг другу и начали сближаться для поцелуя, но тут кусты затрещали, и из них выскочила лиса. Изо рта у нее что-то свисало. Заметив нас, она остановилась, выпустила свою добычу и пулей унеслась прочь.

– Ой, смотри! – воскликнула Анна, кивнув на крошечное бурое создание, тяжело дышавшее на земле.

Мы вскочили на ноги и кинулись к бедняжке. Это был крольчонок с вспоротым животом, из которого сочились окровавленные внутренности. Он лежал на дороге, приоткрыв глаза, и смотрел прямо на ослепительный диск солнца. Тельце сотрясало слабое, судорожное дыхание.

– Какой кошмар! – воскликнула Анна и упала на колени. – Бедняжечка! Бедный, несчастный малыш! Он ведь только-только родился на этот свет! – Она инстинктивно потянулась к зверьку, но я наклонился и остановил ее.

– Не надо, – сказал я, схватив ее за запястье. – А вдруг он заразный. Посмотри на него. Он не жилец.

Она подняла на меня глаза, полные слез:

– Но не можем же мы его так оставить!

Я прошелся по лужайке и вернулся с большими листьями, с помощью которых и поднял кролика под беспрестанные Аннины «Только осторожнее! Ему же больно!» – и бережно перенес его, едва живого, на другую сторону дороги, в тенек.

Через несколько часов, когда мы той же дорогой пойдем домой, он уже будет мертв, и Анна собственноручно выроет ему могилку в растрескавшейся от зноя земле. Но это будет потом, а пока мы продолжили путь, и Анна, то и дело оглядывавшаяся назад, крепко сжала мою руку. До самого озера мы не проронили ни слова.

И вот его водная гладь – искристая, как это часто бывает в памяти, – предстала перед нами. Мы остановились на мостике, полюбовались ею немного, а потом прогулялись до разрушенной церкви и устроились на берегу, в тени.

Я повернулся к Анне:

– Вот почему мне трудно поверить в Бога.

Она не сводила глаз с сени деревьев, раскинувшихся над нами.

– Эта твоя вера в то, что все будут жить вечно… – продолжил я. – Мне трудно ее принять, потому что смерть – естественная часть жизни. Деревья над нами уже начали сбрасывать листву, и скоро все погибнет. А весной жизнь возродится. Таков цикл. Таков естественный порядок вещей.

– Деревья не гибнут зимой, – возразила она, – а отдыхают. Недаром и смерть в Библии описывается как крепкий сон. Однажды мертвые воскреснут. Представь, что бы произошло, если б в деревьях по весне не пробуждалась новая жизнь! Но ты ведь точно знаешь, что она проснется. Почему тебе не верится, что так будет и с нами?

– В том-то все и дело. Новая жизнь. Не та, что раньше.

– И что же?

– Помнишь подсолнухи у моего дома? Они расцветают и чахнут, а потом умирают, и их выпалывают. А на следующий год Стелла сажает новые. Но у предыдущих лишь один шанс. После них вырастут другие, но таких же, как они, не будет уже никогда.

– Ты что это, садовником заделался?

– Ну послушай. Подсолнух принимает свою судьбу. Не задается вопросом, за что ему все это. Не тратит краткий век своего цветения на мысли о том, а в самом ли деле сейчас время цвести.

По ее молчанию я понял, что она и впрямь внимательно меня слушает. Жаль, сам я так не умел.

– Но ты говоришь о деревьях, – сказала она наконец. – И о цветах. Они ведь не живые существа вроде нас. У них нет сердца, а по