— Ты что, специально все это заказывал?

— Нет.

— Тогда, может, объяснишь, как так получилось, что местный полицейский участок из десяти человек экипирован лучше, чем подразделения наркополиции?

— Может, потому что здесь люди действительно понимают, что значит тесное взаимодействие с полицией? У них возникла серьезная проблема, вот местные предприниматели, да и просто сознательные граждане, все, что угодно, готовы предоставить — машины, телефоны, оружие. Мне в участке сказали, что сегодня звонила какая-то старушка, интересовалась, не пожелают ли федеральные агенты, которые прибыли в город, отобедать у нее в воскресенье.

— Очень мило с ее стороны, — сказала я, слегка сбитая с толку.

— Кроме того, городской совет подумывает об усилении полицейского управления, и есть у меня кой-какие подозрения, которые много чего могли бы объяснить.

— Что именно?

— Городу понадобится новый шеф полиции.

— А что случилось со старым?

— Ну, Мот тут был вроде шефа.

— Все равно никак не могу понять, что у тебя на уме.

— Да, может, как раз вот этот самый городишко, док. Им ведь нужен опытный человек во главе полицейского управления, а ко мне здесь относятся как к какому-нибудь Джеймсу Бонду. Кажется, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы уразуметь, что к чему.

— Марино, ради Бога, объясни, что с тобой такое творится, — очень спокойно произнесла я.

Он зажег сигарету.

— Значит, мало того что я, по-твоему, на доктора не похож, так и на шефа полиции тоже не тяну? Ты, видать, считаешь, что я так и остался все тем же полудурком из нью-джерсийского захолустья, который говорит так, будто во рту у него спагетти, якшается со всякой шпаной и ухлестывает за девчонками в обтягивающих свитерах и с начесами на голове? — Он яростно выдохнул дым. — Если я шары в боулинге катаю, это еще не значит, что я какой-нибудь татуированный быдлан. И то, что я в отличие от тебя не кончал крутых университетов, не делает меня полным дебилом.

— Все сказал?

— А потом, — все никак не унимался он, — у них здесь отличные места для рыбалки — Би-Три, озеро Джеймс… И недвижимость в округе недорогая — ну, кроме разве что Монтрита и Билтмора. У меня, может, уже в кишках сидят всякие долбанутые уроды, которые стреляют в других таких же уродов, и хреновы маньяки, на которых в тюрьмах тратят, мать их, больше, чем я получаю за то, что их посадил. Если, конечно, эту погань еще и не выпустят в итоге — вот что самое главное.

Мы уже пять минут как стояли у дома Стайнеров. Я взглянула на освещенные окна, подумав — заметили ли нас и знают ли, зачем мы здесь.

— Выговорился? — спросила я Марино.

— Ни хрена, просто надоела мне вся эта трепотня.

— Во-первых, «крутых» университетов я, как ты выразился, не кончала…

— Ага, а Джонс Хопкинс и Джорджтаунский[5]— это, по-твоему, что?

— Марино, черт бы тебя побрал, можешь ты заткнуться?!

Уставившись прямо перед собой, он закурил следующую сигарету.

— Я точно так же, как и ты, родилась в бедной итальянской семье и выросла в бедном итальянском квартале, — сказала я. — Вся разница в том, что я жила в Майами, а ты в Нью-Джерси. У меня и в мыслях не было считать, что я чем-то лучше тебя, и тупым я тебя тоже никогда не называла. Уж чего-чего, а ума тебе не занимать, пусть ты и ни разу не ходил в оперу, а твоя манера выражаться оставляет желать лучшего. Все, что меня в тебе не устраивает, сводится к одной-единственной вещи — ты упрям как осел. Если на тебя находит, ты слышишь только себя, а на всех остальных тебе наплевать — в общем, относишься к другим именно так, как, по-твоему, все относятся к тебе.

Марино толкнул дверцу.

— Некогда мне твои нотации выслушивать, да и желания особого нет. — Он бросил сигарету на землю и затоптал окурок.

Мы подошли к входной двери. Дениза Стайнер отперла нам с таким видом, будто ей каким-то образом стало известно о нашей ссоре. Пока мы шли в гостиную, Марино не смотрел в мою сторону и вообще держался так, словно мы незнакомы. Обстановку гостиной я уже изучила по фотографиям, и это действовало на нервы. Внутри все было в сельском стиле — повсюду кружевные салфеточки и взбитые подушечки, макраме и свисающие кашпо с комнатными растениями. В газовом камине, за стеклянными дверцами, горел огонь, тикающие часы, которых в гостиной было немало, показывали одинаковое время. Перед нашим приходом миссис Стайнер смотрела по кабельному старую комедию с Бобом Хоупом.

С усталым видом она выключила телевизор и опустилась в кресло-качалку.

— У меня был не самый лучший день, — утомленно сказала она.

— Что ж, Дениза, это вполне естественно. — Марино, усевшись в кресло с высокой спинкой и подлокотниками, не сводил с нее внимательного взгляда.

— Вы собираетесь рассказать мне о том, что обнаружили? — спросила она.

Я поняла, что она имеет в виду результаты эксгумации.

— Нам нужно провести еще ряд анализов, — ответила я.

— Значит, вы не нашли ничего, что помогло бы поймать убийцу, — с тихим отчаянием произнесла она. — Эксперты всегда говорят об анализах, когда ничего нового выяснить не удается. Уж я-то знаю, после всего, через что мне пришлось пройти.

— Такие вещи требуют времени, миссис Стайнер.

— Дениза, послушайте, — обратился к ней Марино, — мне очень неприятно, что приходится вас беспокоить, но нам нужно узнать еще кое-что. Док задаст вам несколько вопросов.

Она перевела взгляд на меня, слегка покачиваясь в кресле.

— Миссис Стайнер, в гробу Эмили обнаружен сверток. Как утверждает служащий бюро, вы хотели, чтобы он был похоронен вместе с девочкой, — сказала я.

— А, вы о Носочке, — произнесла она будничным тоном.

— Носочек? — переспросила я.

— Уличная кошечка, приблудилась к нам, наверное, с месяц назад, ну и Эмили, добрая душа, ее, конечно, подкармливала. Вот в общем-то и все. Эмили ее очень любила. — Она улыбнулась сквозь слезы. — А Носочком назвала, потому что та была вся черненькая, а лапки совсем беленькие. — Ее руки легли на подлокотники ладонями вниз. — Как будто в носочках.

— А от чего она умерла? — осторожно спросила я.

— Я не знаю. — Миссис Стайнер вынула из кармана платок и промокнула глаза. — Как-то утром я нашла ее перед дверью. Вскоре после того, как Эмили… Я решила, что у бедняжки сердце разорвалось от горя. — Она зарыдала, прижимая платок ко рту.