— Она ведь ушла на собрание молодежного клуба раньше обычного?

— Да, она зашла на кухню — я готовила банановый хлеб — и сказала, что ей надо пойти пораньше, немножко порепетировать. Я, как обычно, дала ей мелочь для пожертвований…

— А после ее возвращения?

— Мы ужинали. — Ее немигающий взгляд был устремлен в пространство. — Эмили была чем-то расстроена. Она просила впустить Носочек в дом, а я не разрешала.

— Почему вы решили, что она расстроена?

— Она капризничала — ну, знаете, как дети себя ведут, когда они не в духе. После ужина она еще недолго посидела у себя, потом легла спать.

— Скажите, она хорошо ела? — спросила я, вспомнив, что Фергюсон собирался узнать об этом у миссис Стайнер по возвращении из Квонтико, но скорее всего ему не представилось такой возможности.

— Она была очень привередливой — то не буду, это не стану.

— В то воскресенье, после собрания, она поужинала как следует?

— Отчасти из-за еды мы тогда и повздорили. Она все ковырялась в тарелке, кривила губы. — У нее перехватило голос. — Заставить ее поесть всегда трудов стоило.

— У Эмили отмечались тошнота, диарея?

Она перевела взгляд на меня.

— Да, ее часто подташнивало.

— «Подташнивало» — очень общий термин, миссис Стайнер, — терпеливо сказала я. — У нее случались неоднократные приступы диареи или тошноты?

— Да. Я уже говорила Максу Фергюсону. — Слезы снова хлынули у нее из глаз. — Почему вы все время задаете мне одни и те же вопросы? Зачем все бередить? Зачем бередить мои раны?

— Простите, — мягко произнесла я, пытаясь скрыть свое удивление. Когда же Фергюсон успел ее расспросить? Или он звонил ей по дороге из Квонтико? Если так, значит, он разговаривал с ней перед самой смертью.

— Здоровье Эмили здесь ни при чем, — продолжала миссис Стайнер, заливаясь слезами. — Я-то думала, меня будут спрашивать о том, что поможет поймать убийцу!

— Миссис Стайнер, я понимаю, как вам тяжело. Скажите мне, пожалуйста, где вы жили, когда умерла Мэри-Джо?

— О Господи, помоги мне.

Закрыв лицо ладонями, она боролась с рыданиями. Не в силах двинуться с места, я молча смотрела, как сотрясаются ее плечи. Мало-помалу она успокоилась, дрожь, охватившая все ее тело, от ступней до кончиков пальцев, постепенно прошла. Миссис Стайнер медленно подняла на меня глаза. Под пеленой слез поблескивало странное холодное сияние, напомнившее мне о виденном сегодня озере. Его поверхность в ночном мраке выглядела такой непроницаемо темной, что казалась не водной гладью, а чем-то иным. Мне стало тревожно, будто в кошмарном сне.

— Встречали ли вы этого человека, доктор Скарпетта, вот что я хотела бы знать? — тихо проговорила она.

— Какого человека? — не поняла я.

Вернувшийся Марино принес бутерброд с арахисовым маслом и джемом, кухонное полотенце и бутылку шабли.

— Убийцу того мальчика. Вы говорили когда-нибудь с Темплом Голтом? — спросила она.

Марино, подняв бокал, вновь наполнил его и положил рядом бутерброд.

— Давай помогу. — Я взяла у него полотенце и вытерла со столика пролитое вино.

— Опишите его мне, — попросила Дениза, снова закрывая глаза.

Голт и сейчас стоял передо мной как наяву — небольшого роста, очень проворный, со светлыми волосами и хищными чертами лица. Но чего мне никогда не забыть, так это его пронзительного взгляда. По нему чувствовалось, что Голт не моргнув перережет человеку горло. Когда он расправлялся со своими жертвами, его глаза наверняка оставались такими же безмятежно-голубыми.

До меня вдруг дошло, что миссис Стайнер все еще что-то говорит.

— Простите? — переспросила я.

— Почему вы его упустили? — бросила она мне обвиняющим тоном и вновь разрыдалась.

Марино сказал, что нам пора, а ей надо отдохнуть. Мы вышли и сели в машину. Пит был просто вне себя.

— Ясно как день, что кошку убил Голт, — раздраженно бросил он.

— Этого пока нельзя утверждать.

— Вот только давай сейчас без юридических вывертов.

— Ну, я же все-таки юрист, — заметила я.

— Ах да. Как я мог забыть, что у тебя еще и такое образование есть. Все время у меня из головы вылетает, что ты у нас мастер на все руки — и швец, и жнец, и на дуде игрец.

— Ты не знаешь, Фергюсон не звонил миссис Стайнер после отъезда из Квонтико?

— Нет, не знаю.

— На совещании он говорил, что собирается задать ей несколько вопросов медицинского характера. Судя по ее словам, он, похоже, так и сделал. Получается, он разговаривал с ней незадолго до своей смерти.

— Может, он позвонил ей сразу как приехал из аэропорта?

— А потом пошел наверх и полез в петлю?

— Все не так, док. Наверх он пошел передернуть. Может, они завелся от разговора с ней.

Вполне возможно, Марино был прав.

— А как фамилия того мальчика, в которого была влюблена Эмили? Звали его Рен, это я помню.

— Зачем тебе?

— Хочу с ним поговорить.

— Ты, может, не в курсе, но детишкам завтра в школу, а сейчас уже почти девять.

— Марино, — спокойно сказала я, — ты ответишь на мой вопрос или нет?

— Он живет где-то неподалеку. — Марино свернул на обочину и включил свет в салоне. — Фамилия его Максвелл.

— Нужно съездить к нему.

Марино полистал свой блокнот, затем бросил на меня короткий взгляд. В усталых глазах я увидела не просто гнев и возмущение — нет, в них сквозило невыносимое страдание.

Максвеллы жили в бревенчатом сборном доме современного вида, стоявшем на лесистом участке, откуда открывался вид на озеро. Мы съехали на гравийную дорожку, залитую ярким желтым светом. Позвонив в дверь, мы стояли на крыльце, ожидая, пока кто-нибудь выйдет. От холода у рододендронов свернулись листья, а при дыхании изо рта выходил пар. Нам открыл молодой мужчина сухощавого телосложения. На узком лице выделялись очки в черной оправе. Он был в темном шерстяном халате и тапочках — по-видимому, после десяти мало кто в городе еще не спал.

— Я капитан Марино, а это доктор Скарпетта, — произнес Марино официальным «полицейским» голосом, способным любого привести в трепет. — Мы совместно с городскими властями работаем над делом Эмили Стайнер.

— А, вы из ФБР, — догадался мужчина.

— Вы мистер Максвелл? — спросил Марино.

— Ли Максвелл. Заходите, пожалуйста. Думаю, вы хотите расспросить нас о Рене.

Мы вошли внутрь. По лестнице навстречу нам спускалась грузная женщина в розовом спортивном костюме. Она смотрела на нас, по-видимому, уже зная, зачем мы здесь.