В том году на городской ярмарке было многолюдно, и я собирался испытать удачу на всех аттракционах, которые обещали счастливчикам призы.

Я выиграл несколько долларов, сразившись с семидесятилетним ковбоем в дартс, и еще десять — уговорив его поставив эти деньги на поросячий забег. Все шло просто отлично, старик был доволен и пообещал добавить мне еще пару долларов, если я выиграю для его внучки дурацкую желтую игрушку, которую обещали отдать победителю за ближайшим столом с аэрохоккеем. И которая ему вряд ли была нужна.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я думаю, старик просто догадался, что мне нужны деньги, и хотел помочь.

Но у нас все равно ничего не вышло.

Тот день ярмарки стал последним днем, в котором до этого момента еще продолжали жить крупицы надежды.

«Папа, посмотри! Это же аэрохоккей! Я хочу сыграть! О, боже, я сейчас надеру этому мальчишке зад!

— Эшли, что за выражение? Оставим его для дома, договорились?

— Ха! Да здесь все так говорят! Ну, хорошо! Если я выиграю, я его поцелую! Так лучше?

— Боюсь, у тебя не хватит смелости, дочка. Тебе попался очень серьезный соперник. Причем, в прямом смысле этого слова.

— А вот посмотрим! Эй, соперник! Ведь ты сыграешь со мной?..»

Конечно же, я видел до этого рыжих. В них не было ничего особенного — обычные люди, такие же, как все. Но девчонка передо мной была другой. И словно взялась из ниоткуда.

Рыжеволосая, худенькая и большеглазая, она стояла и улыбалась мне, и, возможно, это солнце по-особенному осветило ее со спины, но показалась вдруг солнечной. Словно продолжение его лучей.

Я не мог поверить, что вижу ее, и что можно так искренне улыбаться. Что столько света может быть в одной рыжей девчонке… Его отражало каждое ее движение, каждое слово, блеск глаз и даже ее искристый смех. Так могла бы выглядеть радость, если бы я мог ее чувствовать…

Если бы я мог оставить ее себе…

Конечно, я проиграл. Я едва был способен думать и не мог отвести от нее взгляд. И остался ни с чем, когда ее руки буквально обожгли меня победным прикосновением, а потом она исчезла. Как исчезало все хорошее из моей жизни.

Я снова ощущал пустоту и разочарование. Солнце зашло за лес на дальнем холме, лучи померкли, и мир вновь предстал передо мной в своем истинном свете.

Я отдал старику-ковбою все выигранные деньги и ушел. Больше у меня не было иллюзий, теперь я знал, что мой отец прав.

Пальцы не слушались. Каждый вздох и движение приносили боль, но я повернулся и остался так лежать, рассматривая спящую рядом Уилсон. Сосредоточив мысли и внимание на ее лице.

За окном, во дворе коттеджа, кто-то прыгал в бассейн и веселился, зная, что дом Железной Пэйт будет последним, который посетит полиция. Но здесь, в тишине спальни, мне ничего не мешало думать и вспоминать: так вот ты какая, мисс Улыбка?

Я бы не удивился, если бы ты бросилась спасать щенка от своры собак. Вот только я и близко не щенок. Я вырос и стал одним из этой своры, и еще вчера тебя это так пугало, что ты боялась поднять на меня глаза. А сегодня решилась лечь рядом…

Я все-таки засыпаю, хотя поначалу это кажется невозможным — так сильно ноют ребра и пульсирует в висках. Кровь запеклась, шок прошел и тело все больше вспоминает, что оно живое. Две таблетки легкого обезболивающего, возможно, и способны помочь девчонке, но мало помогают мне. Куда действеннее меня успокаивает присутствие Уилсон и ее дыхание.

Я не один, мои пальцы в ее длинных волосах, и когда в какой-то момент ко мне подбирается темнота, я не позволяю ей утащить меня и остаюсь на грани. В серой зоне, где еще нет покоя и продолжают рваться воспоминания, но сквозь них мне все же удается дотянуться до сна и забыться…

— …М-мэтью?

— Что?

Она стоит передо мной, словно продолжение вчерашнего сна. Я смотрю на нее прямо, опустив плечи на подушку, и она смущается. Но это ее комната, и Уилсон старается удержать контроль над тем фактом, который только что обнаружила — оказывается, я все это время наблюдал за ней.

— Твоя куртка… она в моем шкафу. Не подумай, я не смотрела твои вещи, когда убирала ее, но мне показалось, что в кармане лежит телефон. Я только что оставила на столе свой номер сотового. Может быть, ты… позвонишь мне? С трех до четырех у меня будет свободный час и… — Уилсон делает решительный вдох, и это помогает ей договорить. — Я бы хотела узнать, как ты себя чувствуешь.

Мой взгляд продолжает цепко ее держать — мыслей о том, что она делала за закрытой дверью, стоя под душем, хватит еще надолго, — и это заставляет мисс Улыбку заметно нервничать, а меня мысленно чертыхаться. Она кусает губы и поправляет рубашку на груди, а я отвечаю первое, что приходит на ум:

— Обязательно. Если умру, ты узнаешь об этом первой. Мой дух сообщит тебе.

— М-м, ладно, — она неохотно сдается, хотя я уверен, что ей не терпится сбежать. — Я пойду. Мне уже пора.

— Спасибо за бутерброды, Уилсон.

— Не за что. Я куплю для тебя что-нибудь в ресторане на обратном пути.

— Возьми деньги, они в куртке. Там не только телефон.

Но девчонка упрямо качает точеным подбородком и отворачивается к двери. Надевает сумку на плечо и берет с полки ключи от комнаты — видимо, собираясь меня запереть.

В этот миг мы оба думаем об одном и том же, и она, оглянувшись, неловко оправдывается.

— Так тебе будет спокойнее, Мэтью. Родители сегодня дома, но сюда никто не войдет без меня, не беспокойся.

Мое беспокойство и страх закончились с визитом ее отца, когда мы с Уилсон оказались в обнимку на полу, и показалось, что удача меня покинула. В моем взгляде мало тепла, но сейчас я сержусь на свое положение и потерю контроля, и уж точно не на нее.

— Чувствую себя твоим пленником, мисс Смелость. Что дальше? Ты наденешь мне на шею рабский ошейник и поставишь на колени?

Ее ресницы изумленно вспархивают, и на секунду в глазах мелькает растерянность, но она тут же исчезает, и девчонка вдруг улыбается. Уже смелее смотрит на меня, немного задумчиво и оценивающе, возвращая мне долгий, любопытный взгляд от которого вышибает дух.