Колокатов взял со стола сигареты, протянул Щеткину. Щелкнул зажигалкой, подождал, пока Щеткин затянется. Спросил участливо:

— Кто это, Петя? Ты его знаешь?

Щеткин помотал головой:

— Откуда эта фотография? За мной следили? Давно?

Колокатов ответил подчеркнуто серьезным голосом, призванным убедить подследственного, что дела его крайне нехороши:

— Не за тобой. За ним. — Для убедительности он потыкал пальцем в мужчину на фотографии. — Его пасли четыре месяца по поводу торговли оружием. И задержали на днях по подозрению в продаже террористам взрывчатки. Да, собственно, какое там подозрение?! С поличным взяли. Между прочим, скорей всего, пришьют к делу по теракту в детском доме, ну, тому, знаешь, где Турецкого ранило. А тут ты ему деньги даешь.

Щеткин все же потерял контроль над собой, вскочил со стула:

— Но это же липа, Дима! Меня подставили! Разве ты сам не понимаешь?!

— Сядь. Успокойся. Хочешь воды? Нет так нет. Ну сам подумай, сколько раз за свою карьеру ты слышал вот такие же слова?

— Что ты имеешь в виду?

Колокатов вздохнул:

— Да я не знаю… Черт. Я хочу верить тебе, Петя.

Лучше сам объясни, бога ради, что это значит? Не может быть, чтобы ты этого типа не помнил, поднатужься.

Щеткин скривился:

— Да помню я, конечно. Просто так глупо все выглядит, что поверить невозможно…

— Я знаю то, что я знаю, — сказал Колокатов. — Ты сыщик до мозга костей. И дипломатией никогда не страдал. Пер напролом, как танк. Сколько я тебя помню, это вечно осложняло тебе жизнь. Может, и сейчас что-то подобное случилось? Я искренне хочу понять, во что ты встрял. Говори, сэр Генри.

На этот раз Щеткин вздохнул. Ведь, по большому счету, Колокатов был прав.

Ровесник и однокашник Колокатова (да, кстати, и Турецкого), в Московский уголовный розыск Щеткин был переведен сравнительно недавно как лучший сыщик Коломенской уголовки, не заваливший за все годы ни одного расследования. Работал он и опером, и дознавателем, и даже начальником угро стал в конце концов. По логике вещей он должен был бы сделать карьеру, и уже давно, но помимо множества профессиональных достоинств, у Петра Щеткина имелся существенный недостаток, вроде бы и не имевший прямого отношения к профессии сыщика: он действительно не был дипломатом. И его правда-матка, скорее всего, и была причиной того, что он до сих пор носил майорские погоны. Правда, бывал он и подполковником, но совсем недолго: прокололся. Брал уголовную группу, и брал грамотно — раскрутил ее на всю катушку, да только в ней, на беду Щеткина, оказался сынок местного мэра.

А прозвище сэр Генри Щеткин получил, между прочим, еще в студенческие времена, с подачи Турецкого, как раз по причине пресловутой своей прямолинейности. И еще боязни собак. Словом, Конан Дойль!

— Говори же, я слушаю, — подбодрил Колокатов. — Глядишь, разберемся во всем.

Это самое «сэр Генри» Щеткина немного приободрило: такое обращение напомнило ему, что сейчас он имеет дело со старым приятелем.

— Пару дней назад этот мужик подошел ко мне и попросил разменять деньги. С тысячной бумажки на пятисотки. Сказал, что сигарет купить не может, нигде не разменивают. Я разменял. И все, клянусь тебе!

Колокатов сокрушенно смотрел на Щеткина.

— Вот ты сейчас смотришь и не веришь мне, да? — не выдержал Щеткин. — Я понимаю, что это звучит смешно, но это — правда!

Колокатов молчал.

Щеткин немного подумал и спросил:

— А кто его пас?

— Я не могу давать такую информацию подследственному… но… Ладно. Это был капитан Цветков.

— Понятно. Он псих, Дима. Он избил меня при задержании. Просто так, ни за что.

Колокатов кивнул в сторону бумаг на столе:

— А там написано, что ты оказывал сопротивление.

Щеткин сказал, горько усмехнувшись:

— И ты веришь?!

— Цветков — капитан милиции, исполнял свои служебные обязанности. Зачем бы ему понадобилось сочинять? Кроме того, еще раз повторяю, я хорошо представляю твою реакцию.

— Ничего ты не представляешь! Я не знаю, зачем ему это понадобилось, но он подставил меня! Я его не трогал, клянусь! Да я так оторопел, что вообще не шелохнулся! И насчет размена денег какому-то прохожему?… Слушай, не бывает таких совпадений! Я случайно меняю деньги преступнику, за которым наблюдают мои коллеги?! Бред! Невозможно!

— Это точно, — рассеянно сказал Колокатов. — Бред какой-то…

— Да они же меня нарочно с ним столкнули! Неужели ты сам не понимаешь?

Колокатов сказал, будто очнулся:

— Кто они?

— Цветков, видимо. Он же брал и меня, и этого мужика. Это ли не странное совпадение?! Или… — Щеткин безуспешно пытался поймать взгляд Колокатова. — У тебя еще есть кто-то на примете?

Колокатов пожал плечами, всем своим видом показывая, что и так во многом идет Щеткину навстречу, но не стоит злоупотреблять.

Однако Щеткин настаивал:

— Проверь этого Цветкова! Ты его хорошо знаешь?

— Не особо.

— Черт! Да проверь же его!

— Какие для этого основания?

— Здесь что-то нечисто!

— Ну, хорошо, допустим, я проверю…

— Допустим или проверишь?

— Проверю, не волнуйся.

Щеткин не знал, что и думать.

— Дима, ты веришь мне?

— Да… — Колокатов вспомнил недавний кроссворд. — Но алиби, Петя?! Алиби где?

Щеткин повторил с нажимом:

— Веришь или нет?

Колокатов наконец встретился с ним взглядом и твердо сказал:

— Конечно, я тебе верю. Вполне вероятно, что ты прав.

В общежитии все как-то вдруг сладилось. На третий день Ермилов вселился в свою комнату, и отнюдь не к рыжему Лопатину. На десятом этаже было несколько пустых блоков, и ушлый Веня Березкин так договорился с «этажеркой», что они даже смогли выбирать и заняли в конце концов номер 1007, левую комнату. Она была в относительном порядке, линолеум целый, обои тоже на месте и даже не засаленные и почти не разрисованные. Ермилов и Веня посмотрели друг на друга и без слов договорились ремонтом не заниматься, ну его. Ермилов с немалым изумлением узнал, что Веня даже не студент, а вольнослушатель, то есть почти посторонний и абсолютно бесправный во ВГИКе человек, которому непонятной милостью деканатской было разрешено посещать занятия сценарной мастерской, и каким же, собственно, макаром он при этом еще и умудрился поселиться в общежитии — тайна сия велика есть. Веня, казалось, знал все и про всех. Что касаемо Лопатина, то его ориентация оказалась стандартной, а таинственный сожитель, из-за которого Ермилов не смог войти в комнату, был братом-дезертиром, сбежавшим из подмосковной воинской части, а это, по словам Вени, вообще являлось секретом полишинеля. Соседку Лопатина, молдаванку Таню Михолап, Веня вообще откуда-то хорошо и близко знал, и она вместе с Кирой была в первый же день приглашена на новоселье, принесла бутылку домашнего молдавского вина и очень расстроилась, когда узнала, что Ермилов не пьет. А когда Михолап ушла, Веня объяснил Ермилову, что она, скорей всего, лучшая институтская сценаристка, что когда она заканчивает очередной сценарий, то просто сдает один экземпляр в библиотеку, и там оперативно выстраивается извилистая очередь преподавателей, между которыми время от времени возникают споры о том, что Михолап уже продала несколько полнометражных работ и что если бы не маленький ребенок, который отнимает много времени и из-за которого она некогда перевелась с режиссерского на сценарный, то она взорвала бы Голливуд, не выезжая с улицы Галушкина.