год не прекращается ужасный отсчёт, и только мост Золотые Ворота остаётся более популярным местом для совершения самоубийств. В лесу расставлены таблички с призывом к посетителям, гласящие, что не надо прощаться с жизнью, что им нужно обязательно пересмотреть своё решение. Существуют рассказы буддийских монахов о том, что этот лес заманивает самоубийц в свои вечные сумерки, будто он взывает к ним. Поговаривают, что в лесу обитают призраки, называемые юрей, духи самоубийц, одиноко воющие по ночам.

Поговаривают, что в лесу обитают призраки. Вот что важно. По крайней мере – для меня. Степень важности того или иного явления всегда условна и относительна, в зависимости от мнения каждого конкретного человека. Но что ещё более важно (опять же для меня), чем рассказы о юрей, – это тот факт, что все проблемы с Морем Деревьев начались после того, как Сейчо Мацумото, японский следователь и автор детективов, опубликовал роман «Курои Дзюкай» («Чёрный Лес», 1960 г.). В книге Мацумото двое влюблённых выбирают Аокигахару как наиболее подходящее место для совершения самоубийства. Люди прочитали эту книгу. И стали уходить в лес, чтобы свести счёты с жизнью.

Я не читала «Курои Дзюкай». Даже не знаю, переведена ли она на английский.

Книга. Пагубный мем, породивший навязчивую идею для людей, не желающих больше жить на этом свете. Как и в случае с Филиппом Джорджем Салтоншталлем и «Утопленницей», мне трудно поверить, что Мацумото хотел причинить кому-то вред. Я сомневаюсь, что он сознательно намеревался вызвать к жизни губительную силу Моря Деревьев. Входило ли это в его намерения? А как быть с Салтоншталлем или Альбером Перро? Они невиновны, либо нам нужно привлечь их к ответственности?

– Чем ты отличаешься от них? – Я представила, будто Абалин обращается ко мне, возвышаясь в изножье моей кровати.

Если бы я посчитала нужным ответить, то, возможно, сказала бы: «Ничем». Либо попыталась увильнуть: «Я сама ещё не понимаю». Возможно, я бы указала на то, что эти трое, романист и два художника, создавали свои творения для демонстрации публике, а я занимаюсь чем-то совсем другим. «Напиши о Еве, – потребовала Абалин. – О том, кого ты притащила домой той ночью. Напиши о том, что произошло с нами из-за того, кого ты привела той ночью домой».

Мне бы хотелось прошептать: «Я все ещё люблю тебя, Абалин. И никогда не перестану любить». Но я не произнесла ни этих слов, ни каких-либо других. Если бы я ответила фантому, рождённому собственным воображением, думаю, Абалин просто отвернулась бы, разозлённая, опечаленная и одинокая, как любой юрэй – но выть бы не стала. Нет, она решила бы не демонстрировать мне, до чего же ей одиноко.

Прогуливаясь по лесу, я столкнулась с…

– Тебе нужно одеться и идти на работу, – напечатала Имп.

Я знаю. Я только что смотрела на часы. Но мне нужно было сначала разобраться с одолевающими меня мыслями. Если бы я этого не сделала, то впоследствии могла бы позабыть, поскольку я постоянно всё забываю.

Я должна рассказать эту историю, потому что я постоянно всё забываю.

На следующее утро – после встречи с Евой Кэннинг у реки Блэкстоун – я проснулась, обнаружив, что Абалин уже поднялась. Это было довольно необычно. Обычно она ложилась спать позже меня и дольше отсыпалась. Иногда она спала до двух или трёх часов дня, а потом могла бодрствовать до самого рассвета. Но в то утро всё было совсем иначе. Встав с кровати, я надела халат, почистила зубы и вышла в гостиную, обнаружив, что она сидит там, копаясь в моих пластинках.

– Доброе утро, – произнесла я, и она, вероятно, тоже приветствовала меня словами «доброе утро». Или чем-то в этом духе. – Что-то ты сегодня рановато, – осторожно начала я, на что она лишь пожала плечами.

– У тебя что, вообще нет альбомов, записанных после 1979 года? – спросила меня Абалин, нахмурившись. – Ты ведь слышала о компакт-дисках, верно?

– Это из коллекции Розмари.

– Розмари? Это твоя бывшая?

– Нет, нет. Розмари – моя мать.

– Хм, хорошо, а где же твоя музыка? – допытывалась она. Всё это время она не поднимала на меня взгляд, перебирая конверты с пластинками. Она достала альбом «Rumors»[46] и принялась разглядывать фото Мика Флитвуда и Стиви Никс на обложке.

– Это все мои записи, Абалин. Больше у меня ничего нет.

– Да ты шутишь, – сказала она, рассмеявшись.

– Нет. Я нечасто кручу пластинки, а если и слушаю музыку, то только записи Розмари. Я выросла на них, и теперь эта музыка заставляет меня чувствовать себя в безопасности.

Она наконец-то удосужилась бросить на меня взгляд через плечо. Вид у неё был озабоченный, как и всякий раз, когда она пыталась понять, что я имею в виду. Или когда у неё возникали проблемы с одной из её видеоигр. В обоих случаях лицо у неё приобретало примерно одинаковое выражение.

– Хорошо, – терпеливо произнесла она, – думаю, в этом есть смысл, – а затем повернулась к книжной полке (где я храню пластинки Розмари, которые теперь перешли в моё владение). Она поставила «Слухи» обратно на полку и вытащила «Поздно для небес» Джексона Брауна[47].

– Вот эта мне особенно нравится, – сказала я.

– У тебя есть вертушка?

– Да. Она тоже принадлежала моей маме.

– У Джоди был виниловый проигрыватель. Она собирает такие вещи. А я больше по компакт-дискам. Винил царапается, и таскать его с собой при переездах довольно проблематично.

Я зевнула, мечтая о горячем чае и хрустящих лепёшках с клубничным джемом.

– Я не очень разбираюсь в музыке, – вздохнула я. – То есть в каких-то новинках. Я слушаю только записи Розмари.

– Мы должны это исправить, Имп. Тебе нужен ускоренный курс современной музыки.

Я спросила Абалин, что ей нравится, и её ответ показался мне натуральной тарабарщиной. EBM, синти-поп, транс, шугейз, японский нойз, эйсид-хаус.

– Никогда не слышала ни об одной из этих групп, – озадаченно произнесла я, и она рассмеялась. Но это был не злобный смех. Ни разу не припомню, чтобы Абалин подшучивала надо мной или хохотала с такими интонациями, с какими другие люди обычно кого-то высмеивают.

– Это не группы, Имп. Это названия музыкальных стилей.

– О, – сконфузилась я. – Я этого не знала.

– Серьёзно, мы должны как можно скорее заняться музыкальным образованием Индии Фелпс.

Позже она прокрутила для меня много своей музыки, и я слушала, пытаясь судить непредвзято, но ничего из этого мне не нравилось. Ну, за исключением нескольких песен британской группы Radiohead. В одной из их песен было что-то о сирене и кораблекрушениях. Но в большей части той