Только отъехав на несколько кварталов, я впервые за весь вечер смотрю на свой телефон и вижу семь пропущенных звонков подряд. Все – от моей сестры.

Суббота № 7

– Сегодня ты не ошиваешься со своим героем-любовником? – Мелроуз лежит возле бабушкиного бассейна, и когда я сажусь рядом с нею, убирает с глаз два кружочка огурца. – Где твое бикини? Почему ты так оделась?

Она, прищурившись, оценивает мой наряд – один из винтажных бабушкиных слитных купальников и огромную шляпу с мягкими полями.

– А бабуля знает, что ты рылась в ее гардеробе?

– А ты не слыхала, что от солнца появляются морщины? – Я скрещиваю ноги в лодыжках. – Меня удивляет, что ты так беспечна. Твоя кожа – твой холст, верно?

– Радость моя, я с шестнадцати лет пользуюсь косметикой с ретинолом и колю ботокс с двадцати одного года. Это стекло ни за что не потрескается. – Она берет номер журнала «Elle» и листает его, пропуская рекламу. Ее намазанная маслом от загара кожа блестит на солнце. – Неважно, так почему ты не гуляешь с Исайей?

Я прикусываю губу, стараясь игнорировать ощущение подавленности, возникшее у меня внутри с того момента, как он написал мне сегодня утром и сообщил, что вряд ли мы сегодня сможем увидеться.

«Кое-что случилось», – написал он мне несколько часов назад, и больше ничего.

Но я не знаю, чему верить.

Я мало что помню из прошлого вечера до того момента, как он отвез меня домой. И теперь мне отчетливо видится лишь выражение его лица, когда он стоял напротив меня у входной двери. Было похоже, что он сознательно увеличивает расстояние между нами – и я не о физическом расстоянии.

Об эмоциональном.

И он даже не попытался поцеловать меня. Может быть, отчасти причина этого в том, что я была изрядно пьяна, но все равно. Вчера вечером его взгляд стал каким-то другим, а тон – жестким и отстраненным.

Я хватаю другой журнал и откидываюсь на спинку ротангового шезлонга. Погода комфортная: двадцать семь градусов по Цельсию, на небе ни облачка, в общем, все условия для хорошего настроения. Но я не могу отделаться от мрачности и ощущения пустоты. Я хотела увидеть его сегодня. Я хотела, чтобы наша последняя суббота стала чем-то значимым. Я хотела завершить эту неделю с блеском.

А вместо этого он просто отделался от меня.

Как будто я абсолютно ничего не значу для него.

Впрочем, есть шанс, что он говорит правду. Должен говорить правду. Таково было наше соглашение. Но, в конечном итоге, я все-таки не знаю его по-настоящему. Да и он мне ничего не должен, даже правду.

Может быть, я наивна. Может быть, он ожидал, что неделя будет наполнена буйными гулянками и сексом, и потому жестоко разочаровался. Может быть, он надеялся, что из одного последует другое, и я окажусь просто восторженной дурой, которую можно без сожаления бросить. Но, наверное, на каком-то отрезке этого пути он осознал, что в идеальном мире мы отлично подошли бы друг другу.

Не то чтобы я находилась в поисках парня.

Но если бы звезды сошлись иначе и нам представился шанс, и ему не надо было бы уезжать из страны, я, наверное, захотела бы более детально исследовать такую возможность.

– Так что ты собираешься делать сегодня? – спрашивает Мелроуз. – Я имею в виду – ты же взяла отгул. Наверное, именно так и получается, когда ты бросаешь все дела ради постороннего парня с красивой улыбкой.

Сегодня я совсем не в настроении выслушивать ее колкие замечания и фирменные насмешки.

– Что ты будешь делать, если он позвонит и скажет, что передумал? Как ты считаешь, у него действительно что-то случилось или он просто врет, чтобы отделаться от тебя? – спрашивает она через минуту, отбрасывая журнал в сторону.

– Я не знаю, что я считаю.

– А я не знаю, почему ты так себя жалеешь. Ты знала, что он просто привлекательный подонок, как и все они. – Она вздыхает. – Марица, не хочу тебя разочаровывать, но он просто искал перепихона.

Я выдыхаю. Мелроуз со своим неумением сочувствовать действует мне на нервы, и я уже думаю уйти обратно в дом, переодеться и сесть в одиночестве смотреть «Нетфликс».

– Не читай мне лекции, Мел. Веришь или нет, я не сожалею о времени, проведенном с ним. Я с первого же дня сказала ему, что мне не нужны отношения, что я не хочу романтики или каких-то привязанностей. Если он больше не хочет встречаться со мной, я не имею права злиться на него – и я на него не злюсь. Я просто разочарована.

Мелроуз вздыхает, потом берет «Vogue», листает его и тянется за бутылкой воды «Фиджи», стоящей на столике рядом с нею.

– Ладно, если не читать лекции, то он чертовски горячий парень, и надо быть супергероиней, чтобы отказаться от шанса провести с ним неделю. В любом случае, я тебя не осуждаю, просто хочу тебя защитить. И мне не нравится видеть тебя грустной.

Я встаю и поворачиваюсь к дому.

– Ты снова в дом? – спрашивает Мелроуз.

– Не знаю. Я просто не хочу сидеть тут и злиться. Мне нужно что-то сделать. Я думала, что мне станет лучше, если я буду сидеть у бассейна и расслабляться, но я просто сижу тут и парюсь.

– Ты расстроена.

– Я не расстроена, – возражаю я. Она смеется.

– Нет, расстроена. И это нормально. Ты и должна быть расстроена. Он урод, если отменил ваши планы.

– Пойду посмотрю, как там бабушка. – Я бросаю журнал на шезлонг и иду к стеклянной раздвижной двери бабушкиной кухни.

– Марица! – Бабушка сидит за кухонным столом, одетая в платье-кафтан от «Versace» и попивает свой любимый улун из чашки с цветочным орнаментом. Когда я вхожу, лицо ее озаряется улыбкой. – Я не видела тебя всю неделю, милая. Присаживайся.

Я сажусь на стул рядом с нею, чувствуя на себе ее пристальный взгляд.

– Что-то не так? – говорит она, делая очередной глоток и не сводя с меня взгляда. Она всегда хорошо замечала невербальные намеки и нюансы, вероятно, именно поэтому ее актерская карьера, в которой числилось получение «Оскара», длилась не одно десятилетие. Бабушка всегда говорила, что большинство общения не имеет никакого отношения к тому, что мы говорим. – Ты выглядишь… опечаленной. В чем дело?

Она опирается подтянутым подбородком о гладкую кисть руки. Моя бабушка блестяще, уверенно и стойко сопротивляется возрасту. Она не желает «красиво стареть». Вместо этого она пользуется услугами лучшего пластического хирурга в Беверли-Хиллз, старясь немедленно убрать любую морщинку, любое пигментное пятно. Хотя она и твердит, что не желает быть признанной только за свою красоту, она прилагает немало усилий, дабы избавиться от всего, способного повредить ее внешности. Это стало ее второй натурой.

Можно вывезти актрису из Голливуда, но нельзя вывести Голливуд из актрисы.