— Бывает, что и важно, — ответил Ян. — Если лошадь слишком сильно вываливает язык, то перекрывается часть дыхательных путей, а равномерное дыхание во время бега очень важно.

Сколько я, оказывается, не знал о лошадях и их подготовке к скачкам.

* * *

— Думаю, ты должна снова прибегнуть к шелухе зеленого картофеля, — войдя в кухню, сказал я матери.

— Почему?

— Потому что я не нашел способа устроить так, чтобы поводья Сайентифика порвались во время субботних скачек. Если мы не будем точно знать, какую наденут на него уздечку.

— Я спрошу Джека, — сказала она.

— Но это будет выглядеть подозрительно. Особенно после скачек, — возразил я. — Гораздо лучше точно узнать заранее, в какой он будет уздечке. Послушай, а нельзя выставить его на скачки в нахрапнике из овечьей шкуры?

— Это не поможет, — ответила она. — Мы просто прикрепляем нахрапник к обычной уздечке с помощью липучки.

— Ну неужели ничего нельзя придумать? — воскликнул я. — А если взять австралийский нахрапник?

— В австралийском, думаю, сможет бежать. И это означает, что будет всего одна подходящая для этого уздечка.

— Уже кое-что, — сказал я. — Только ты должна мне показать.

— Что, прямо сейчас?

— Нет, позже, когда Ян с Джеком уйдут, — ответил я. — И еще я хочу убедиться, что ни одна другая лошадь, кроме Сайентифика, не будет использовать его на этой неделе.

Зазвонил телефон. Трубку сняла мать.

— Привет, — сказала она. — Конюшни Каури.

Секунду она слушала.

— Это тебя, — сказала она и протянула мне телефон. В голосе ее слышалось раздражение.

— Да? — ответил я.

— Привет, Том. Это Иззи Уоррен. Не хочешь завтра вечером прийти на ужин?

— Я думал, ты на меня в обиде.

— Так и есть, — выпалила она. — Но я всегда приглашаю на ужин людей, на которых обиделась. Когда-нибудь пробовал мою стряпню?

Я рассмеялся.

— Ладно. Рискну. Спасибо за приглашение.

— Вот и замечательно. Значит, в семь тридцать, около того. Встречаемся у входа в Холл.

— Черный галстук-бабочка?

— Это непременно, — со смехом заметила она. — Нет, конечно. Все очень просто, по-домашнему. Я буду в джинсах. Просто ужин на кухне двух старых друзей.

— Тогда я приду с бутылкой.

— А вот это будет в самый раз, — сказала она. — Ну ладно, до завтра.

Она повесила трубку, я с улыбкой передал телефон матери.

— Ума не приложу, зачем тебе понадобилось связываться с этой женщиной, — раздраженно заметила она. Произнесла все это она таким тоном, точно я связался с врагом.

У меня не было настроения вступать с ней в споры, обсуждать, с кем мне стоит встречаться, а с кем — нет. Стычек на эту тему было много в подростковом возрасте, и, как правило, все заканчивалось победой матери. Она не пускала в дом тех моих друзей, которых не одобряла. Если не ошибаюсь, таковых было подавляющее большинство.

— Едешь сегодня на скачки? — спросил ее я.

— Нет, — ответила она. — Сегодня ни одна из моих лошадей не участвует.

— А ты посещаешь скачки, только когда бежит твоя лошадь?

Она посмотрела на меня, как на круглого дурака.

— Конечно.

— Я думал, можно пойти просто ради удовольствия, — заметил я.

— Ездить на скачки — это моя работа, — сказала она. — Неужели ты сам мог бы сочетать свою работу с развлечениями?

Вообще-то я мог и даже делал это, и мне доставляли удовольствие вещи, которые другому показались бы отвратительными.

— Мог бы, — ответил я.

— Но только не в Лудлоу или в Карлисл, в среду, холодным зимним днем, — она упрямо стояла на своем. — Королевские июньские скачки в Аскоте, конечно, не в счет.

— Нет, — согласился с ней я. — Так после обеда, когда все работники конюшен уйдут, сможешь показать мне уздечку, которая будет на Сайентифике?

— Ты что же, всерьез задумал сделать так, чтоб поводья порвались во время скачек? — спросила она.

— Прежде хочу их хорошенько рассмотреть, — ответил я. — Думаю, это возможно.

— Но как?

— Поводья сделаны из кожи, но обшиты вокруг полоской резины, чтоб не скользили, ну, как резина на ракетках для настольного тенниса, только без мелких пупырышков. — Она кивнула. — Резина тонкая и не очень крепкая. Если я смогу повредить кожу под резиной так, чтоб не было видно снаружи, тогда поводья могут порваться во время скачки, когда, допустим, жокей их резко натянет.

— Очень рискованно, — заметила она.

— Предпочитаешь угощение из прогнившего зеленого картофеля?

— Нет, — твердо ответила она. — Это убьет лошадь, она уже никогда не сможет вернуться на скачки.

— Тогда решено, — сказал я. — Ты покажешь мне уздечку, которая будет на Сайентифике, я займусь всем остальным.

Не слишком ли далеко я зашел?..

Неужели вот-вот стану сообщником не только в уклонении от налогов, но и в мошенничестве, обману ожидания зрителей?

Да. Виновен по двум статьям.

Утро четверга я провел в машине по пути в Оксфорд.

Улица Бэнбери-драйв находилась в Саммертауне, на северной окраине города, а дом под номером 26 оказался одним в ряду домов постройки пятидесятых, с окнами-фонарями и стенами цвета серой морской гальки. Я прибыл по этому адресу к миссис Джейн Филипс, под этим именем значилась в налоговых декларациях Родерика Уорда моя мать.

Я припарковал «Ягуар» на дороге, не доезжая дома, так чтоб его не было видно, и пешком добрался до номера 26. Позвонил в звонок.

Я толком не знал, чего ожидать, и тем не менее был несколько удивлен, когда дверь приотворилась на небольшую щелочку и из нее выглянул пожилой седовласый джентльмен в бордовых вельветовых шлепанцах на босу ногу и коричневых брюках, закатанных дюймов на шесть.

— Что надо? — не слишком любезно осведомился он.

— Скажите, не здесь ли жил мистер Родерик Уорд? — спросил я.

— Кто? — он приставил сложенную чашечкой ладонь к уху.

— Родерик Уорд, — повторил я.

— Первый раз слышу, — ответил мужчина. — А теперь уходите.

И дверь начала закрываться.

— Он в прошлом июле погиб в автокатастрофе, — торопливо добавил я. Но дверь продолжала закрываться. Тогда я просунул протез в крохотную щель между ней и дверным косяком. По крайней мере, не больно будет, когда он ее захлопнет.