И все же они навестят ее. Сильвия как-никак родная кровь, и неважно, с кем она встречается, а сегодня ей пришлось пережить шок. Не в первый раз он пожелал, чтобы она занималась чем-нибудь другим, не таким благородным.

— Я уже представляю его — этакий симпатичный слизняк, — сказал Вердену Вексфорд, когда они ехали по М3; Кэллум Чэпмен все не шел у него из головы. — Хотя сам не знаю, почему. Ведь Джоанна Трой, кажется, не придавала особого значения внешнему виду.

— Да уж, эти ее вещички, — Бёрден монотонно произнес всего пару слов, но они выразили его чувства лучше, чем если бы он выдал пылкую тираду. На нем самом снова был синевато-серый костюм, но на этот раз с белой рубашкой и узорчатым сине-изумрудно-белым галстуком. Сам Вексфорд не мог понять, зачем надевать все это под дождевик, но потом решил, что, может, он напрасно критикует Бёрдена.

— Если хочешь знать, как я его представляю, то мне кажется, это маленький и костлявый, ничтожная пищалка с большими зубами.

— Хорошо сказано — пищалка, — проговорил Вексфорд. — Сейчас это слово уже немного устарело. В Первую мировую войну так называли снаряд — за его звук на лету.

— Не понимаю, при чем здесь незначительные людишки.

— И я не понимаю.

— В любом случае, нет никакого смысла гадать, как кто-то выглядит. Мы представляем людей одними, а они оказывается совершенно другими. По закону средних чисел мы вроде бы не должны ошибаться, но все равно ошибаемся.

— А я не верю в закон средних чисел, — ответил Вексфорд.

Кафе ничем не отличалось от тысячи таких же по всей стране. Неплохое техническое оснащение, повсюду хром, красные виниловые полы и черные кожаные сиденья, кабинки, в которых можно уединиться, круглые столы, за которыми сидят, и такие же, но высокие, за которыми стоят.

Они приехали раньше, Дженнингс еще не появился. В кафе «Девяносто Девять» не было ни одного мужчины, сидящего отдельно.

— Неужели кто-то будет заказывать кофе с грецким орехом? — спросил Вексфорд, когда они с Верденом уселись в кабинке и вежливо заказали большой эспрессо и капуччино.

— Или с миндалем и корицей, если уж на то пошло. Бог его знает. Это, наверное, один из их хитроумных приемов.

Подали кофе. Вексфорд повернулся к двери, чтобы не пропустить Дженнингса. Бармен, да и официантка, несомненно, догадываются, кто они такие. Если элегантный Бёрден и не похож на полицейского, то он сам — вылитый фараон. В любом случае, не они выбирали место встречи. Его предпочел Дженнингс, отказавшись принять их у себя.

— Но где же он? — Вексфорд взглянул на часы. — Уже десять минут двенадцатого, а он должен был быть здесь в одиннадцать.

— Люди давно перестали быть пунктуальными, разве ты не заметил? Особенно молодежь. Договариваясь о времени встречи, они взяли моду добавлять это растяжимое «около», так что их «около десяти» или «около одиннадцати» вполне может оказаться половиной одиннадцатого или двенадцатого, но никак ни четвертью, если ты обратил внимание.

Вексфорд кивнул:

— Самое обидное, что мы даже не можем гордо удалиться, выразив тем самым свое глубокое возмущение. Он нам нужен больше, чем мы ему. Времени у него остается в обрез. Кстати, «обрез» — это ружье с отпиленным стволом, но тем же словом, не понять почему, мы обозначаем нехватку времени. — Он допил кофе, вздохнул и сказал: — Ты помнишь этот геморрой, Кэллума Чэпмена? В общем, он… А вот и наш строптивый свидетель, или я очень сильно ошибаюсь.

Как и предсказывал Бёрден, Дженнингс был совсем не таким, каким они его представляли. А вот в них самих, видимо, действительно легко было узнать полицейских, в этом Вексфорд не ошибся: Дженнингс направился прямиком к их столу. Это был худой мужчина, выше среднего роста, он сел рядом с Бёрденом, напротив Вексфорда. По словам отца Джоанны, ему было тридцать два года, но выглядел он значительно моложе, хотя на затылке уже обозначилась лысина, которую он старался прикрыть волосами. Он чем-то смахивал на маленького проказника или, скорее, на Питера Пена: такое же ребяческое выражение лица, большие глаза, маленький вздернутый носик, губы, похожие на бутон розы. Светлые, слегка волнистые волосы были густыми спереди, кустились на висках, кончики спадали на уши.

— Что вас так задержало, мистер Дженнингс? — Тон Вексфорда был любезнее слов.

— Прошу прощения за опоздание. Никак не мог вырваться. — Голос, на удивление, был глубоким и несомненно мужским, хотя румяненьких щечек Дженнингса никогда не касалась бритва. — Только с боем. Моей… э-э… истории не поверили.

— Вашей истории? — переспросил Бёрден.

— Да, именно. — Подошла официантка. — Мне один из ваших эспрессо с горячим молоком и корицей, пожалуйста. Хорошо, лучше я вам объясню. Знаю, вам все это кажется странным. Дело в том, что — господи, мне так неловко об этом говорить, — но дело в том, что моя подруга — ее зовут Вирджиния — она ужасно ревнива. Просто патологически ревнива, хотя я не должен так говорить, это нехорошо.

— Ну, мы ей не скажем, — с серьезным видом подхватил Вексфорд.

— Да нет же. Я знаю, что не скажете. Но дело в том, что она никак не может смириться с тем, что я был женат. То есть, если бы я овдовел, она бы себя так не вела. Но я, как вы знаете, всего лишь разведен, она мне запретила даже упоминать… э-э… имя Джоанны. Вы сейчас поймете, насколько все ужасно. Ей становится дурно, даже если она просто прочтет имя «Джоанна», а если встретит кого-нибудь с таким именем… Ну, наверное, в каком-то смысле мне это должно льстить — ну да. Мне повезло, меня так сильно любят.

— Когда-то и меня так любили, — пробормотал Вексфорд. — Насколько я понимаю, мистер Дженнингс, вы хотите сказать, что отказались принять нас у себя дома только потому, что там находится ваша подруга, которая была бы оскорблена предметом нашего разговора?

— Вы правильно меня поняли, — восхищенно проговорил Дженнингс.

— И чтобы встретиться с нами вообще, вам пришлось придумать какой-то веский предлог, иначе вы не смогли бы… э-э… выйти из дома в одиннадцать часов утра? Так? Хотя вам, конечно, виднее, мистер Дженнингс. — (Любой разумный мужчина уже давно сбежал бы от такой Вирджинии, подумал про себя Вексфорд.) — А сейчас давайте перейдем к делу. Вы не могли бы рассказать нам о своей бывшей жене? Какой она была, какие у нее были интересы, увлечения, привычки. — А потом любезно добавил: — Не волнуйтесь. Здесь вас никто не услышит.

Но Дженнингс не был разумным. Об этом говорили хотя бы его нежелание и неспособность противостоять тирании. Но он неплохо проанализировал характер Джоанны, даже несмотря на то, что во время разговора несколько раз оглядывался через плечо, словно боялся, что Вирджиния вдруг материализуется у входных дверей. Вексфорд, ожидавший ответа вроде: «Ну, она такая же, как все», был приятно удивлен.

— Мы познакомились в университете. Она училась в аспирантуре на отделении современных языков, а еще изучала экономику. Полагаю, многие считали нас слишком юными для начала совместной жизни, но мы все равно сошлись. Нам обоим было по двадцать три года. Она хотела работать в школе в Кингсмаркэме. Там живет ее отец. Мать ее умерла. Джоанна очень талантливая. Иначе бы она и не получила такую работу в двадцать четыре года. Очень… э-э… решительная. Я хочу сказать, что у нее почти обо всем есть свое строгое суждение. Да, еще я назвал бы ее импульсивной. Если уж она чего хотела, обязательно добивалась, да она и сейчас такая. Думаю, я был влюблен, что бы это ни значило — а я не цитирую никого из известных людей?