— А они что, надеялись, что он вернется?

— Не знаю, на что они надеялись. Я, собственно, от вас чего хочу: дайте мне все материалы, которые у вас есть на киллера. Надо срочно объявлять разные мероприятия, поэтому дайте все, что у вас есть — фотографию, отпечатки пальцев, группу крови, в общем, все. Быстренько, быстренько.

Тут у меня заломило под ложечкой. Я продолжала сидеть, жалобно глядя на шефа.

— Ну, в чем дело? — пока еще ни о чем не подозревая, добродушно спросил он.

— Владимир Иванович, — жалостливо проблеяла я, — дело в том, что у меня на него ничего нет.

— Что-о? — Добродушие прокурора как рукой сняло.

— Владимир Иванович, так получилось. Дактилоскопировать его было нельзя, он руки разбил, все равно отпечатки не получились бы.

— А фотография? — Голос шефа стал угрожающим.

— Владимир Иванович, я виновата. Я все понимаю…

— Фотография где?!

— Ну я как-то не подумала, что его надо сфотографировать.

— Не по-ду-ма-ла?

— Ну и на старуху бывает проруха. Владимир Иванович, я все понимаю. Можете меня наказать. Ну не сделали фотографий.

Шеф тяжело замолчал, сверля меня глазами. Я расстроилась так, что по правой моей щеке поползла предательская слезинка.

— Владимир Иванович…

Шеф молчал и постукивал пальцами по столу. Давно у меня не было так погано на душе.

Зазвонил телефон. Шеф снял трубку, выслушал говорившего, что-то пробурчал в телефон и разъединился. Посмотрел на меня, вздохнул и проговорил:

— Ну что с вами сделаешь… Ищите его тогда сами, Мария Сергеевна. И чем быстрее найдете, тем лучше.

— А…

— А как — это уж вы сами придумайте. Раз вы не позаботились получить его фотографию и дактилокарту, придумайте, как будете его искать без всего этого. Жду сообщений.

Я встала и под сверлящим взглядом шефа поплелась к двери. Вот тебе, матушка, и неделя итальянской любви.

Через двадцать минут я уже совещалась с Костей Мигулько, Кужеровым и Лешкой.

— Нет, я не понимаю, — переживал Мигулько, — как он мог сбежать с раздробленными пятками? У него же ноги в гипсе!

— А чего ты не понимаешь? — возражал Куже-ров. — Ты слышал, что петухи с отрезанными головами бегают? Вот если бы он сбежал при полном отсутствии ног, вот тогда бы я удивился.

После всеобщих проклятий в адрес побегушника и еще более суровых пожеланий охранникам и всем их родственникам до десятого колена, мы перешли к выработке конструктивных решений.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что имея из одежды трусы и гипс, киллеру затруднительно было бы доковылять до дороги и поймать машину. На всякий случай, конечно, эту возможность решили проверить, но только для очистки совести. Нет, либо его ждал сообщник, либо его укрытие располагается достаточно близко от больницы, куда он может добраться, не особо привлекая к себе внимание. Конечно, все помещения больницы сейчас прочешут, но, скорее всего, его на территории больницы уже нет. Наше совещание прервал звонок по мобильнику Мигулько. Выслушав информацию, Мигулько поделился ею с нами. В результате обхода территории больницы был найден гопник, спавший под кустом возле больничного морга. На нем не было ничего, кроме трусов, хотя, проснувшись под дулами автоматов, он заверял почтеннейшую публику, что заснул в брюках и фуфайке. Больше ничего по существу заданных ему вопросов он пояснить не смог, но был задержан до выяснения обстоятельств, на всякий случай.

Ну что ж, в брюках и фуфайке, хоть и не в костюме из бутика, киллер существенно повысил свои шансы поймать машину и вообще выбраться незамеченным из окрестностей больницы. Еще Костик сказал, что весь убойный отдел в данный момент трудится над составлением композиционного портрета беглеца, за неимением фотографии (я покраснела и отвернулась).

Совещание продолжалось около трех часов, но ни чему более конструктивному, чем повсеместное патрулирование с фотороботом в руках, наша мозговая атака не привела.

Можно, конечно, было еще показать композиционный портрет по телевизору, объявить приметы сбежавшего и обратиться за помощью к населению, но уж больно не хотелось позориться.

Мне безумно захотелось напиться, причем в одиночестве. По дороге домой я купила бутылку “Мартини-бьянко” и выпила ее одна, заснув прямо на кухне в одежде. Стало легче только на время сна, зато голова назавтра раскалывалась так, как будто я всю ночь билась головой о батарею.

* * *

Два следующих дня убойный отдел в полном составе занимался поисками “Петрова”. На всякий случай запросили Центральное адресное бюро и проверили сплошняком сто шестьдесят Петровых И. Ю. Мимоходом нашли двух самовольно покинувших колонию-поселение, одного Петрова, находящегося в федеральном розыске, одного умершего, — пришли к нему домой, а он лежит с алкогольной интоксикацией лицом в салате, как потом выяснилось.

Я допросила чуть ли не весь персонал травматологического отделения — с нулевым эффектом, и двоих героев дня — охранников, из-под носа которых ушел наш клиент. Эти два тупых любителя эротических картинок, по-моему, даже не поняли, какие неприятности себе огребли.

Киллер не находился. Было понятно, что он где-то лег на дно, затаился, пока не спадет паника, но РУВД упорно продолжало патрулировать.

В субботу я лихорадочно занималась домашней работой, развлекала ребенка, чуть ли не переклеила обои, лишь бы не зацикливаться на своих чрезвычайно глупых промахах. В воскресенье я не выдержала психологического напряжения, твердо решив, что в понедельник подам рапорт об увольнении, поскольку вопиющему непрофессионализму не место в следствии. Депрессия зашла настолько далеко, что ребенок по собственной инициативе, втайне от меня, позвонил дяде Леше Горчакову и сказал ему что-то в том смысле, что мама вот-вот уйдет из прокуратуры, и дяде Леше Горчакову придется самому расследовать все дела, если он не примет экстренных мер.

Дядя Леша Горчаков намек понял, снарядил жену, и они приехали спасать меня от необдуманных поступков. В результате мне стало еще хуже, поскольку спасение вылилось в производственное совещание. Мы снова обсудили все допущенные мной промахи в работе по этому пресловутому делу, и, несмотря на благородные заверения горчаковской жены в том, что ее муж виноват в сложившейся ситуации ровно настолько, насколько и я, раз уж он тоже имел некоторое отношение к этому делу, я продолжала посыпать пеплом именно свою голову.

Лена Горчакова тем не менее, вымыв руки в ванной, осмотрела пополнившиеся ряды косметических баночек-скляночек и стала выспрашивать меня, откуда все это богатство. Оказывается, это действительно очень хорошая косметика, но привозная, здесь ее не купишь. “Вот, что называется, век живи — век учись, — с завистью подумала я. — А тут закопаешься в свои уголовные дела и опомнишься только, когда вся кожа с лица слезет”.