его личность. На земле, между Зуммером и стариком, Эдди нашел часы. Они шли и показывали правильное время. Эдди поднял их и сунул в карман.

Ливень за окном лавки Джо Бейна прошел.

— Вернувшись домой, — заканчивал свой рассказ Эдди, — я написал родным Зуммера. Сообщил им, что он погиб в рукопашной схватке с немцем, хотя война уже и закончилась. То же самое я сказал армейскому начальству. Я не знал названия населенного пункта, возле которого это случилось, так что поиски его тела и достойные похороны организовать было невозможно. Я был вынужден бросить его там. Если люди, которые предали его тело земле, не знали, как выглядит белье солдата американской армии, они могли принять его за немца. Или за кого угодно. — Эдди выхватил часы из-под носа у скупщика. — Спасибо, что напомнили мне их настоящую цену, — сказал он. — Лучше уж я оставлю их себе на память. Как военный сувенир.

— Пятьсот! — поспешно выкрикнул Бейн, но Эдди уже шагал к выходу.

Минуть десять спустя мальчик-чистильщик вернулся с переводом надписи, выгравированной на крышке часов. Она гласила: «Генералу Гейнцу Гудериану, начальнику Генерального штаба сухопутных войск, который не успокоится, пока последний вражеский солдат не будет изгнан со священной земли Третьего рейха. Адольф Гитлер».

Плавание на «Веселом Роджере»

© Перевод. И. Доронина, 2021

Во время Великой депрессии Нейтан Дюран, оказавшись бездомным, обрел в конце концов родной дом в армии Соединенных Штатов. Он прослужил в ней семнадцать лет, на протяжении которых земля была для него территорией, холмы и долины — высотками и открытыми местностями, горизонт — линией, на фоне которой нельзя вырисовываться, дома, леса и рощи — естественными укрытиями. Это была хорошая жизнь, а если он уставал думать о войне, он раздобывал себе девушку и бутылку, и на следующее утро снова был готов думать о войне.

Когда ему сравнялось тридцать шесть, вражеский снаряд угодил в командный пункт, находившийся под естественным укрытием густых деревьев на территории Кореи, и взрывная волна вынесла майора Дюрана прямо сквозь стенку палатки вместе с его картами и его военной карьерой.

Он всегда считал, что ему на роду написано умереть молодым и красиво. Но он не умер. Смерть была еще очень далеко, и Дюран оказался перед лицом неведомых и пугающих батальонов мирных лет.

В госпитале человек, лежавший на соседней койке, без конца говорил о судне, которым обзаведется, когда его снова соберут по кусочкам. В стремлении обрести собственные мирные мечты, иметь дом, семью и гражданских друзей Дюран позаимствовал мечту своего соседа по палате.

С глубоким шрамом через всю щеку, с оторванной мочкой правого уха и негнущейся ногой он доковылял до верфи Нью-Лондона, ближайшего к госпиталю порта, и купил подержанный круизный катер. Там же, в гавани, научился им управлять, по предложению детишек, слонявшихся на верфи, назвал свое судно «Веселым Роджером» и направился наугад в первое плавание — к острову Мартас-Винъярд[9].

На острове он не пробыл и дня, подавленный его безмятежностью и незыблемостью, ощущением глубины и неподвижности стоячего озера времени, мужчинами и женщинами, настолько умиротворенными, что им не о чем было даже поговорить со старым солдатом — разве что обменяться несколькими словами о погоде.

Дюран сбежал оттуда и пришвартовался в Чатеме, на изгибе берега Кейп-Кода, где у подножья маяка повстречал красивую женщину. Будь он, как прежде, в военном мундире, походи он, как в былые времена, на офицера, вот-вот отправляющегося на выполнение опасной миссии, быть может, они с этой женщиной зашагали бы дальше по жизни вместе. Женщины, бывало, относились к нему как к балованному мальчику, которому дозволялось слизывать крем со всех пирожных. Но теперь женщина отвернулась от него безо всякого интереса. Он был никто и ничто. Искра погасла.

Прежний удалой настрой вернулся часа на два, пока он сражался со шквальным ветром, налетевшим с дюн восточного побережья Кейп-Кода, но на борту не было никого, кто мог бы полюбоваться этой схваткой. Когда он добрался до укромной бухты в Провинстауне и сошел на берег, им вновь овладело чувство опустошенности неприкаянного человека, чья жизнь осталась позади.

— Посмотрите вверх, пожалуйста, — скомандовал броско одетый молодой человек с фотоаппаратом, который вел под руку девушку.

От удивления Дюран поднял голову и услышал, как щелкнул затвор фотоаппарата.

— Спасибо, — весело сказал молодой человек, а девушка поинтересовалась:

— Вы художник?

— Художник? — переспросил Дюран. — Да нет, я отставной офицер.

Парочка безуспешно попыталась скрыть разочарование.

— Мне жаль, — сказал Дюран и почувствовал тоску и раздражение.

— О! — воскликнула девушка. — А вон те люди — настоящие художники.

Дюран взглянул на трех мужчин и женщину — все лет под тридцать, — они сидели на пристани спиной к волнорезу, о который, рассыпаясь на тысячи серебристых брызг, разбивались волны, и делали наброски. Женщина, загорелая брюнетка, смотревшая прямо на Дюрана, спросила:

— Не возражаете, если я вас нарисую?

— Ну-у… почему бы и нет? — неуклюже промямлил Дюран и замер на месте, размышляя: какое такое выражение было у него на лице, если оно показалось интересным художнице? С удивлением он осознал, что думал о ланче, о крохотном камбузе «Веселого Роджера», о четырех сморщенных сосисках, полуфунтах сыра и остатках от кварты пива, ждавших его там.

— Ну вот, — сказала женщина, — взгляните, — и протянула ему рисунок.

То, что увидел Дюран, было портретом крупного мужчины со шрамами на лице, голодного, сутулого и обескураженного, как потерявшийся ребенок.

— Неужели я в самом деле так плохо выгляжу? — спросил он, заставив себя улыбнуться.

— Неужели вам в самом деле так плохо? — вопросом на вопрос ответила художница.

— Я думал о ланче, а он обещает быть ужасным.

— Только не там, где едим мы, — сказала она. — Почему бы вам не пойти с нами?

И майор Дюран отправился с ними — с тремя мужчинами, Эдом, Томом и Лу, которые словно в танце скользили по жизни, казавшейся им полной веселых тайн, и девушкой, Мэрион. Он поймал себя на том, что испытывал облегчение, оказавшись в компании с другими людьми, пусть даже такими, как эти, и шагал с ними рядом почти беспечно. За ланчем четверо его спутников разговаривали о живописи, балете и театре. Дюран устал изображать интерес, но выхода не было.

— Хорошая здесь еда, правда? —