Бренн кружил вокруг Джока, держась на расстоянии, обзывая грязным боровом и добиваясь, чтобы тот вошел в раж. Времени для осуществления плана было в обрез, да еще то и дело приходилось посматривать в узкие проулки меж глухими стенами трех высоких домов — не идет ли кто. Здесь и днем не появлялось солнце, а сейчас — после заката, тени сгустились еще плотнее…

Уворачиваясь от массивных кулаков мясника, Бренн старался сильнее разъярить его, давно зная, что при всей своей неповоротливости, в уличной драке Джок весьма неплохой боец с длинным тяжелым ударом. И верзила подтверждал свою репутацию — скользящий удар по печени чуть не вышиб из Бренна дух, отбросив к стене. Ничего, это ничего — главное, чтобы на лице не осталось следов.

— Проси пощады, ублюдок хусры, — заржал Джок, видя, что враг держится за бок, тяжело дыша. Но Бренн преувеличил свои страдания. Резко оттолкнувшись от стены, прыгнул вперед и харкнул в глаз предвкушающему расправу Джоку. Мясника перекосило от бешенства и, бросив быстрый взгляд по сторонам, он выхватил из поясных ножен за спиной короткий треугольный чинкуэда. Этого Бренн и дожидался.

— Ползи ко мне на коленях, урод канавочный, я отрежу тебе твой сраный стручок… а потом — трахну тебя, как трахал, кто ни попадя, твою поганую хусру мать… — заревел Джок и пошел в атаку, перехватив кинжал обратным хватом. Бренн знал, что молодой мясник, годами кромсавший туши свиней, в ножевой драке слыл мастером, пользуясь чинкуэда редко, но метко. И осторожно — калеча, но не убивая. Слишком суровы законы Лаара к убийцам. Но сейчас Джок созрел…

Под ложечкой привычно зажгло, будто в желудок хлынула неразбавленная синюха. Ярость и обоснованное опасение, что Джок выполнит свою угрозу, ускорила выброс яджу. Дожидаясь этого момента, Бренн копил ее несколько недель, сдерживая и стравливая по каплям. И сейчас нутряной жар вмиг поднялся, забился в глотке и, опалив губы, жгучей струей выплеснулся в сторону врага.

Оскалившись, Джок сделал широкий шаг к Бренну, и вдруг, будто подавившись, схватился за горло. Он сипел, пытался откашляться, кружась на одном месте, но, даже задыхаясь, пытался достать кинжалом отскочившего Бренна, который с восторгом и ужасом наблюдал за гневом взбесившейся яджу.

Глаза мясника наливались кровью, вылезая из орбит. Разевая рот, как рыба на берегу, он хрипел, в кровь раздирая себе толстую шею в попытке хлебнуть хоть глоток воздуха. Но тут из ноздрей и ушей Джока хлынула кровь. Бестолково пятясь, парень наткнулся спиной на глухую стену и сполз на землю. Под его штанами медленно расползалась бурая смрадная каша. Мясник задергался, как в припадке, засучил ногами, скребя по булыжникам каблуками новых сапог, и вдруг замер с широко разинутым ртом… В Бренна вперились выкатившиеся глаза с дорожками крови из лопнувших сосудов.

Оглядываясь и дрожа от выплеска адреналина и нарастающей паники, он подошел и ткнул Джока носком башмака.

— Эй, ты, скот толстомясый, вставай! Вставай, Джок!!! — заорал он, почти теряя сознание.

Но Джок не хотел вставать. Он умер.

****

— Ты чего, — схудилось? — глухо, будто сквозь воду, донесся голос Морая. Бренн вздрогнул, чувствуя, как на потный зашеек опустилась шершавая ладонь. Потряс головой.

— Да, нет… да… немного… Чуть не сдох там…

— Но ведь не сдох, — похлопал его по спине кузнец, — и даже вышел на своих двоих в нужную дверь!

— Они ничего не нашли, афи. Ничего!

— Понятное дело, что не нашли… — Морай глубоко вздохнул, — хорошие вести, очень хорошие… — В его голосе звучало явное облегчение. Он выпрямил спину, и, сунув в зубы трубку, с наслаждением затянулся.

— Ну что, ученик, пошли заморим червячка, — с вечера ведь крошки во рту не водилось…

— Попозже, афи… сейчас только пить хочется — море бы выхлебал… — Подскочив к питьевому фонтанчику на углу, Бренн жадно хватал ртом холодную струю, от которой ломило зубы, и не мог остановиться — казалось, что за эти часы из него выдавили всю воду, весь воздух и всю кровь. А в голове, не стихая, бубнили два голоса:

— Джок сам виноват. Сам. Он обливал помойными словами мать, он был готов распотрошить меня. Я защищался!

— Хрень все это! — возражал второй голос. — Ты неплохо уворачивался и спокойно мог бы удрать, не подпустив его к себе и не дать вспороть брюхо. Ты сам ярил его, чтобы он дал тебе повод использовать твою сраную яджу!

— Я не собирался убивать, просто… да, хотел испробовать яджу на этой скотине, но …

— Хрень! Ты давно выслеживал его, узнавал, выжидал, чтобы подловить его здесь одного, в глухом месте. Ты все рассчитал, копил яджу, и даже не пытался сдержать выброс, потому что знал, что, если Джок уцелеет, то сразу сообщит Непорочным. Ты хотел убить и убил.

— Джок был дерьмом. Паскудой!

— Еще какой! Только вот паскуда Джок никого не убивал. В отличие от тебя…

— Мало того, — продолжал долбить голос, — ты еще и Сироса погубил, ведь именно ты виноват, что из-за тебя страшной смертью умрет невинный опозоренный пекарь.

— Это случайность! Я не хотел! Кто-то донес на него, просто сводя счеты…

— Само собой, кто-то донес… Но это будет случайностью, если ты пойдешь и признаешься в убийстве мясника до того, как его насадят жопой на кол…

— Но тогда казнят меня!

— Само собой… Само собой…

Странно, но сразу после убийства, Бренн чувствовал себя очень даже неплохо. Совсем не так, как после лечения Дуги, когда его мутило и ломало. Конечно и сейчас его здорово колбасило, но больше от перевозбуждения и страха, что его схватят. Убивать оказалось неожиданно легко. И он чувствовал лишь небывалый прилив сил и веселой злости, — как после хорошей порции синюхи.

А вот сейчас он бесился из-за этих сраных голосов, а еще потому, что перед глазами маячили выкатившиеся кроваво-красные глаза Джока и обгадившийся от ужаса Сирос, на месте которого должен быть он — законопослушный благонадежный ученик кузнеца Бренн Ардан.

***

Неожиданно в темечко вонзилась мысль, которая напугала его до дрожи, — а вдруг Дознаватели ничего не обнаружили, потому что сила просто-напросто ушла из него, как вода сквозь песок? Но с чего бы это? Бренн запутался в своих страхах