— Мне кажется, — начал я нерешительно, даже не представляя в то мгновение, что именно я буду говорить, — я принял решение назвать Ванду своей женой, поскольку, узнав, что она моя рабыня, все тут же попытались бы купить ее у меня.

Услышав такое объяснение, все члены семьи князя тигуринов рассмеялись. Похоже, только Базилус был обеспокоен таким поворотом событий. У него тоже была дурная привычка видеть сложившуюся ситуацию в самом мрачном свете. Если бы он не любил так сильно сражения, то наверняка мог бы стать неплохим бардом.

Дивикон, хитро улыбаясь, ответил:

— Довольно умно с твоей стороны, Корисиос. Я наверняка был бы первым, кто сделал бы тебе щедрое предложение. Сейчас, зная, что Ванда твоя рабыня, я хочу предложить тебе сделку.

Он указал правой рукой на римского раба, который вчера наливал нам вино.

— Это Северус. Пятьдесят лет назад я прогнал его отца под ярмом после моей славной победы над римлянами у Гарумны. Ему уже тридцать, но Северус все еще силен, вынослив, здоров и полон сил. К тому же, несмотря на то что он римлянин, этот раб совсем не глуп.

Все собравшиеся вновь рассмеялись. Базилус же, наоборот, стал еще мрачнее. Вдруг я почувствовал необъяснимую слабость и небольшое головокружение. Наш разговор уже не доставлял мне никакого удовольствия. Хотя Дивикон, похоже, вовсе не собирался упрекать меня за вчерашнюю ложь, сейчас он имел полное право довести нашу беседу до конца и вынудить меня сделать то, чего я делать не хотел. Это был своеобразный ритуал. Раз уж Дивикон начал его, то я был обязан принимать в нем участие, стараясь при этом не опорочить свою честь и не обидеть хозяина дома. Ванда поняла, что наш вымышленный брак продлился всего лишь несколько часов и только что распался. Как того требовали правила приличия, я поблагодарил Дивикона за предложение:

— Ты не только храбр, но и невероятно щедр, о великий князь тигуринов. Лишь вождь, одержавший славную победу над римлянами у Гарумны, может владеть римским рабом, который без сомнения послужил бы настоящим украшением в доме любого хозяина. Я считаю себя недостойным обладать таким рабом. Так же как не пристало мне иметь в своем доме отличительные знаки римского легиона, захваченные тобой после победы.

Я указал рукой на штандарт с изображением орла. Это был главный символ любого легиона. Дивикон повернулся и с гордостью взглянул на добытое в бою знамя. Через мгновение он вновь посмотрел на меня. Лицо князя тигуринов стало очень серьезным. Одни члены его семьи тихо смеялись, другие сдержанно усмехались. На лице Базилуса наконец-то появилась улыбка.

— Ты прав, — подавленно ответил Дивикон. — Иметь в своем доме римского раба достоин только вождь, которому удалось победить целый легион и продать римских солдат в рабство. Именно поэтому я разрешаю тебе самому выбрать то, на что ты согласен обменять свою рабыню.

Конечно же, своей последней фразой князь тигуринов вновь застал меня врасплох. Ведь я ни в коем случае не мог утверждать, что в доме Дивикона не было ни одного предмета, ценность которого соответствовала бы стоимости германской рабыни. Сейчас я имел полное право потребовать за Ванду золото или великолепных лошадей. Или, возможно, даже право жениться на девушке знатного происхождения. Какое решение мне следовало принять? По лицу Дивикона я видел, что он лишь с трудом сдерживает смех. На его губах играла улыбка, он был явно доволен своей находчивостью. Все присутствующие устремили свои взгляды на меня. Ванда словно окаменела, от напряжения она не могла пошевелиться. Базилус сидел на своем месте, плотно сжав губы, и беспокойно качал правой ногой, которую он закинул на левую. Думаю, что Ванда ему тоже немного нравилась. Но мой друг детства наверняка гораздо больше беспокоился не о ней, а обо мне. Ведь я мог лишиться своей левой ноги!

— Благодарю тебя, о великий Дивикон! — ответил я. — Должен признаться, что у меня разбегаются глаза и сделать выбор будет нелегко. Ведь все, чем владеет прославленный князь тигуринов, вполне можно обменять на германскую рабыню. — Дивикон был явно польщен услышанным, он с нетерпением смотрел на Ванду. Она же была вне себя от злости. Однако я еще не закончил свою речь: — Дивикон, даже мех, на котором ты сейчас восседаешь, или шкура медведя, на которой ты спишь, имеют в моих глазах достаточную ценность — я с радостью обменял бы их на мою германскую рабыню. Все же мое восхищение твоими славными подвигами настолько велико, что боги никогда не простят мне, если из-за меня ты станешь хозяином рабыни, которая постоянно пребывает в дурном настроении, никогда не смеется, отвратительно готовит, а по ночам издает звуки, которые напоминают скрип двух ржавых железок, трущихся одна о другую. Поверь мне, если тебе придется изо дня в день лицезреть ее кислую мину, ты постоянно будешь в дурном настроении. Злость и недовольство начнут отравлять твою душу. Боги послали мне эту рабыню в наказание за мои проступки. Если я взвалю на тебя эту тяжкую ношу, то никогда не прощу себе этого.

Я изо всех сил старался казаться как можно более подавленным и удрученным, а недовольное лицо Ванды лишь подтверждало все только что сказанное мною и должно было послужить предупреждением Дивикону.

Никто больше не смеялся. Все смотрели на Дивикона. Без особого энтузиазма он ответил на мою речь:

— Благодарю тебя, Корисиос. Ты пожалел мое старое сердце и избавил меня от несправедливой кары богов. Тем самым ты доказал, что твой здравый смысл и благоразумие достойны всяческих похвал.

Ванда опустила голову, и светлые волосы, которые она сегодня решила не заплетать в косу, закрыли ее милое лицо. Дивикон и я в знак согласия со всем только что сказанным кивнули друг другу. Ритуал был закончен. Возможно, непосвященным наша беседа показалась бы всего лишь непристойной и довольно бессмысленной игрой. Однако любой кельт понимает, что такая игра может иметь непредсказуемые и крайне нежелательные последствия. Даже если произнесенные слова покажутся лестью и подхалимством, ни в коем случае нельзя оставлять без достойного ответа предложение купить или обменять твою рабыню. Особенно если подобное предложение сделано знатным князем и прославленным вождем, а ты, простой кельт, ни за что не хочешь расставаться со своей рабыней.

На следующий день я попрощался с Базилусом. Он хотел отправиться на разведку вместе с воинами из оппидума тигуринов. Мой друг детства был уверен, что ему обязательно посчастливится вступить в бой с легионерами. Для Базилуса мысль о том, что у его седла может болтаться голова римского центуриона, была гораздо заманчивей, чем перспектива посетить Массилию или Рим и насладиться великолепием этих великих городов. Базилус был воином, и этим все сказано.

— Корисиос! — крикнул он мне вслед, когда я вместе с Вандой и друидом Веруклетием уже оказался за воротами. — Корисиос, скажи, мы когда-нибудь увидимся вновь?

— Да, Базилус! — крикнул я, развернув коня. — Мы с тобой обязательно встретимся!

Из груди Базилуса вырвался воинственный клич, он ударил себя в грудь рукой и поднял вверх кулак.

Мы направлялись на юг. С погодой нам повезло. Хоть небо и было затянуто плотными облаками, дождь не начинался. Иногда сквозь тучи даже пробивались солнечные лучи. Дорога уже высохла, так что мы передвигались довольно быстро. Мы с Веруклетием ехали рядом. Друид рассказывал мне о лечебных свойствах разных растений и отвечал на мои вопросы. Удивительно, но Веруклетий обладал уникальной способностью объяснять самые запутанные вещи при помощи простых слов. Мне нравилась его манера говорить и держать себя. Конечно, его тон разительно отличался от того, к которому я привык за время бесед с Сантонигом. Мой прежний учитель обращался со мной так, словно я был его приемным сыном, ведь он знал меня с самого рождения и помогал преодолевать многие трудности. Веруклетий же относился ко мне как к взрослому. Если друид считал, что я услышал достаточно новой информации, которую мне следовало обдумать и усвоить, он отъезжал шагов на сто вперед, чтобы предаться собственным размышлениям. Тогда я дожидался Ванду, и мы долгое время ехали рядом. Она с удовольствием рассказывала мне на германском языке о богах и обычаях своего народа.