у меня есть силы. Мне же разрешили, не тебе. Прогонят тебя еще и меня потом не пустят…

Маша уступала. Глаза у Елены были красные, воспаленно-горящие, волосы развились, и она закалывала их сзади в куцый, скорый хвостик.

Вечером перед Первым мая, в воскресенье, объявился не подававший о себе целых три недели никаких вестей Ермолай.

Днем Евлампьеву удалось купить на рынке говядины, и сейчас, разделав куски, он прокручивал ее через мясорубку — на фарш для котлет. Говядина была парная, толькошнего убоя, и в ноздри от нее ударял свежий и острый запах крови. Маша, устроившись с доской на другом конце стола, стряпала сырники. Они торопились: и котлеты, и сырники требовались к завтрашнему утру, отвезти Ксюше в больницу — больничное ей ничего не шло, и удавалось дать ей только чего-нибудь домашнего. Маша нервничала, что все у них так затянулось, бог знает чем прозанимались весь день, все дела на ночь остались, опять не выспимся, и, нервничая, высказывала Евлампьеву все, о чем думала.

— Вот с Ромкой тоже. Ну, сколько это может продолжаться? Ничего не знаем о нем, где он, что он… Ты как отец должен положить конец этому. Ну, нет телефона, пусть адрес даст этой женщины, что он, не знает адреса? И рабочий, наконец, телефон… не полгода же целых его меняют?!

— Ну конечно… правильно… Появится он, надо будет насесть на него, узнать, — оправдывался Евлампьев.

И не более чем минутой спустя после этого их разговора, за входной дверью послышался звяк ключей, В замке захрустело, и язычок его, открываясь, щелкнул. Евлампьев с женой переглянулись, и, не сговариваясь, оба пошли в прихожую.

Ермолай был пьян. Он стоял, прислонившись к стене, и, согнувшись, обеими руками стаскивал с ноги ботинок. Стащил, бросил его на пол, поглядел, не разгибаясь, снизу вверх, вывернув голову, на родителей и усмехнулся текучей, обессмысленной — пьяной усмешкой:

— Э-эт я…

Задрав другую ногу, стащил второй ботинок, бросил его вслед первому и молча пошел мимо Евлампьева с Машей в комнату. Ботинки у него почти до самого верха были в засохшей грязи, от удара об пол куски ее отскочили от них, густо обсыпав половицы вокруг, и брюки внизу тоже были сплошь извожены.

— Где это тебя так угораздило? — глядя ему в спину, с возмущением спросила Маша. Она будто остолбенела, увидев его, и сейчас этим возмущением словно бы брала у самой себя за мгновение растерянности реванш.

— Ведь уже сухо везде!

— Свинье везде найдется,— не останавливаясь, пробормотал Ермолай, скрылся в комнате, и секундой позже там с хрустом рявкнули пружины дивана под тяжестью его рухнувшего тела.

— Легок на помине, — сказал Евлампьев, взглядывая на Машу и качая головой.

— Очень легок! — все с тем же возмущением сказала она.

— Мам! Пап! — позвал из комнаты пьяный голос Ермолая. М тут же, без перерыва: — Ма-ам! Па-ап!.. — — М-да а… — протянул Евлампьев, ступил мимо Маши к входной двери, резко толкнул`ее, чтобы закрылась, повернулся и пошел в комнату.

Маша, оп услышал, пошла за ним.

Ермолай лежал на диване, уткнувшись головой в угол между спинкой и подлокотником, одна нога была протянута через весь диван в другой, дальний угол, вторая свисала на пол.

— Голод долог, — сказал он им снизу, когда они вошли в комнату. И усмехнулся: — А-а? Ничего?

— Ты что звал? — спросил Евлампьев.

— Я говорю: голод, долог! — с вязкой пьяной медлительностью, повысив голос, проговорил он.

— Что, не чувствуете? Слева направо и справа налево — одно и то же. Го-лод до-лог — го-лод до-лог…

Евлампьев невольно представил себе эти слова написанными и прочитал их слева направо и справа налево. Действительно, они читались одинаково и с той, и с другой стороны.

— Сам придумал,— с горделивым удовлетворением сказал Ермолай и умолк. Глаза у него стали закрываться.

— Так ты что, для этого звал нас? — спросила из-за спины Евлампьева Маша.

— А? — открыл глаза Ермолай. Подтянул ногу с пола на диван, повернулся на бок и подложил под голову руку вместо подушки.— Н-нет. Не для этого. Переночевать я у вас могу?

Евлампьев с Машей переглянулись.

— Ну конечно, — сказала Маша. Голос у нее враз помягчел.А ты что, — спросила она через паузу, замялась, подыскивая слово, но так и не подыскала, — поссорился там?

Ермолай вместо ответа выругался.

— С-сука!..промычал он сквозь стиснутые зубы.Стерва! Что за бабы пошли…

Евлампьев взял Машу за плечи и испуганно помотал головой: не надо его больше ни о чем спрашивать.

Маша поняла.

— Что же ты прямо в одежде лег? — сказала она. — В брюках таких. Ну-ка вставай, раздевайся, я тебе постелю сейчас.

Ермолай покорно, молча стал подниматься, поднялся, его качнуло, он ухватился рукой за Евлампьева, и Евлампьев усадил сына на стул.

Он начал было помогать Ермолаю расстегивать ремень на брюках. но Ермолай отбросил его руки:

— Я сам!

— На работе вам телефон наконец поменяли? — глядя, как он начал расстегивать пуговицы ширинки, спросил Евлампьев.

— Поменяли? — Ермолай справился наконец с одной пуговицей и поднял глаза на Евлампьева.— А-а!..Он усмехнулся. — Да-а, поменялн… Пятьдесят один шестьдесят семь тридцать шесть, запомните. Лаборатория огнеупоров, меня…

— Погоди, какая лаборатория огнеупоров? — не понял Евлампьев. — Ты же работаешь в твердых сплавах. Тебя что, перевели?

— Угу, — подтвердил Ермолай, вновь принимаясь за пуговицы. — Перевели.

Маша, заправлявшая на диване постель, повернулась к ним, как была, с распяленной на руках наволочкой.

— Почему перевели? Ну, это хоть тот же институт или другой?

— Тот же… другой…— пробормотал Ермолай. — Какое все имеет значение? Вам мой телефон нужен. Другой…

С ширинкой было закончено, он спустил брюки к ногам, вышагнул из них, оставив их на полу, ухватился за ворот рубашки и с силой рванул его в разные стороны. Вырванные с мясом пуговицы звонко и весело защелкали по полу.

— Да ну ты что! — подался к нему Евлампьев, но Ермолай дернул плечом, не позволяя приблизиться к себе, содрал рубашку с плеч, бросил ее на слинку стула и, прямо в носках, повалился на застеленную уже постель — громадный, еле умещающийся на диване, этакий детина.

Маша вытащила у него из-под ног одеяло и укрыла Ермолая.

«Пойдем», — показала она Евлампьеву глазами.

Они вышли, и она сказала, вздохнув, сокрушенным шепотом: