Насколько мне известно, до сих пор никто не пытался связать бедных неопрятных самоедов с ранними хозяевами Монгольского плато, но в отношении каждой из других четырех групп мы обнаруживаем, что в то или иное время появлялись отважные герои, заявлявшие, что именно их группа имеет право называться родовым и лингвистическим наследником древних хозяев Монголии – гуннов. В этой связи следует иметь в виду, что у нас нет доказательств существования языкового единства на всем Монгольском плато. Вполне возможно и даже вероятно, что ряд племен, фигурирующих в китайских хрониках под общим названием «северные варвары», говорили на разных языках, хотя и принадлежавших в целом к туранской языковой группе. В действительности, даже на пике своего могущества империя гуннов являлась конфедерацией совершенно разных племен, и ей никогда не удавалось стать единым гомогенным государством.

В поздние времена, когда гунны смогли обеспечить себе контроль над Туркестаном и Южной Сибирью, в гуннскую конфедерацию определенно входило много финно-угорских и самоедских племен, которые тоже получили право называться гуннами. В то же время крайне сомнительно, чтобы какие-нибудь из этих финно-угорских или самоедских племен когда-либо могли закрепиться в самой Монголии, и, следовательно, их можно исключить из нашего обсуждения ранних обитателей Монгольского плато.

Аналогичным образом очевидно, что на пике могущества более поздней империи гуннов в числе ее подданных оказалось большое число тунгусских племен из Маньчжурии и Восточной Сибири. Возможно даже, что некоторые из этих тунгусских племен в тот или иной момент обеспечивали себе присутствие в северо-восточной части Монгольского плато. Но совершенно невозможно поверить в то, что в рассматриваемый нами период эти тунгусские племена когда-либо составляли действительно важный элемент в этническом составе Монголии.

Теперь, когда мы исключили угро-финнов, самоедов и тунгусов, нам осталось обсудить только монголов и тюрков. В результате работы многих поколений ученых мы можем принять как данность, что в течение этого раннего периода Монголию населяли как монгольские, так и тюркские племена, так что нам остается ответить лишь на один вопрос: кто составлял большинство населения, монголы или тюрки, и кто из них составлял основное ядро империи гуннов.

Несколько десятилетий ожесточенных споров между учеными всех национальностей достаточно хорошо осветили этот вопрос, и в наши дни мы видим, что подавляющее большинство специалистов в этой области согласны с утверждением китайских династических летописей, что гунны говорили на тюркском языке.

Фактически сегодня повсеместно считается, что в течение многих веков после падения империи гуннов группа племен, говоривших на монгольских языках, составляла всего-навсего незначительное меньшинство «монгольского» населения. Кстати, это заключение, основанное на чисто лингвистических соображениях, очень хорошо соответствует тому, что мы знаем в отношении расовой принадлежности ранних гуннов, и, следовательно, позволяет нам считать, что эти гунны были тюрками и в расовом, и в языковом смысле.

Теперь мы можем перейти к обсуждению культурной жизни ранних обитателей Монголии. У нас есть все основания предполагать, что расовая и языковая принадлежность гуннов и других северных варваров оставалась относительно неизменной на протяжении долгих веков того периода, который мы рассматриваем. Однако в отношении культурной жизни этих народов ситуация другая, и нужно проводить четкие различия между двумя совершенно разными способами существования, из которых один был более ранним, другой – более поздним.

Сначала скажем несколько слов о раннем образе жизни гуннов. В течение многих лет принято было считать, что ранние гунны – типичные представители культуры степного типа, то есть воинственные конные кочевники, похожие по своему образу жизни на скифов и сарматов из Туркестана. Фактически многие люди считали гуннов, наравне с другими туранскими народами, родоначальниками культуры степного типа и полагали, что индоевропейские кочевники Запада наверняка заимствовали все, что связано с лошадьми, у ранних обитателей Монголии.

Тщательное изучение китайских записей показывает, что такое предположение совершенно ошибочно. Так, например, один из ранних китайских авторов, перечисляя некоторые варварские племена, граничившие с Поднебесной империей, говорит о северных варварах (которые в данном случае называются ди), что они живут в пещерах, носят одежду, сделанную из шерсти, а некоторые, но не все, едят (значит, выращивают) зерно. Ни одна из частей этого описания не соответствует тому, что нам известно о настоящих конных степных кочевниках.

Но еще более важен в этой связи рассказ о крупной битве, имевшей место в 714 г. до н. э., между «северными варварами» (на этот раз под названием рунг) и китайцами, в которой китайцы, следуя своему обычаю, использовали боевые колесницы, тогда как «варвары», следуя их обычаю, дрались пешими. Спустя сто семьдесят лет, в 541 г. до н. э., состоялось еще одно подобное боестолкновение – на этот раз дальше к западу (на территории современной провинции Шаньси) – между китайцами и варварами, которыми снова были ди. На военном совете китайский военачальник сказал следующее: «Враг сражается пешим, а мы используем колесницы. Битва будет происходить в узком пространстве, где колесницы не смогут маневрировать. Если мы заменим каждую колесницу десятью пешими воинами, мы обеспечим себе победу. Поэтому я приказываю всем воинам драться пешими, это касается и меня».

Когда один из командиров отказался подчиниться приказу, поскольку гордость не позволяла ему драться пешим, его немедленно обезглавили, а его голову провезли перед всеми, как предупреждение всем возможным несогласным. Кстати, благодаря этой тактике «варвары» потерпели сокрушительное поражение.

Из этих строк ясно, что в далеком VI в. до н. э. обитатели Монголии были далеки от того, чтобы считаться искусными всадниками, какими они стали в более поздние времена. Они были кочевниками, но пешими кочевниками, и, по всей вероятности, охотниками и собирателями, как ранние финны, хотя маловероятно, что они занимались примитивным земледелием. В любом случае можно с определенностью сказать, что культура использования лошади еще не произвела революции в их жизни.

Если вспомнить, что скифы и сарматы из Туркестана задолго до этого периода были известны своим искусством верховой езды и своей тактикой конного боя, становится ясно, что это туранцы позаимствовали использование лошади у иранских кочевников с запада, а не наоборот. Более того, даже в более поздние времена (в I в. до н. э.), когда гунны приобрели известность как конные воины, считалось, что лошади с иранского запада гораздо лучше тех, что были у туранцев.

В течение всего этого времени имело место постоянное проникновение культурных влияний с Запада на Восток. Благодаря открытиям П. К. Козлова[29] в Северной Монголии у нас есть вполне определенное археологическое подтверждение этого движения цивилизации. В некоторых захоронениях, обнаруженных в этом районе, и, без сомнения, принадлежавших ранним гуннским вождям, были найдены различные предметы искусства, украшенные такими же узорами, какие были распространены у иранских кочевников из Туркестана и Южной России. Не менее интересен тот факт, что другие предметы, найденные в этих захоронениях, безошибочно выдают греческое влияние и, вероятно, попали туда через Центральную Азию из греческих колоний, существовавших на северном побережье Черного моря.