Поэтому кто-то во мне, взрослый и печальный, все повторял: «Ты ведь это знал…»

Январь, каникулы, одна сплошная пятница

Я ненавижу Татку! За то, что она такая проницательная и у нее такой хороший слух – все услышала и все со своей зацикленностью на брошенных детях разгадала.

Татка от меня не отходит, гладит меня по голове морально и физически. Смотрит жалеющим взглядом, спрашивает: «Ну как ты сегодня? Не бойся, я с тобой, я смогу оказать тебе психологическую помощь».

– Скажи мне, что ты чувствуешь? – спрашивает Татка, как учат в книгах по психотерапии, и подсказывает: – Ты чувствуешь гнев? Или обиду?

Чтобы отвязаться от Татки, я говорю:

– И то, и другое.

– Ты чувствуешь, что это предательство? Эта Карлова тебя бросила, она тебе никто, а вот твоя мамочка врала тебе и сейчас врет. Она ведь должна тебя защищать. Она сейчас должна выгнать Карлову, а она с ней дружит. Как будто главное – это их дружба, а ты – так, ерунда. Зачем она ее пустила в дом, к тебе? Это предательство. Ты чувствуешь, что это предательство?

Чтобы отвязаться от Татки, я сказал, что я чувствую именно так, как она говорит.

Вот что я на самом деле чувствую: мне ее жалко. У нее на этом месте (матери-отцы) прямо открытая рана: ее отец ни разу не захотел ее увидеть.

Если бы он просто о ней забыл, как сто миллионов отцов забывают о своих детях! Но он не забыл, он каждый год присылает деньги, много денег. Значит, он хочет, чтобы она училась, ездила отдыхать, хорошо одевалась. И при этом не хочет ее видеть. Типа она сама ему пофиг не нужна. Вот это больно так больно. Так говорит Татка, и хоть я ее утешаю, я с ней согласен.

Ужасно так думать, но, по-моему, она рада, что теперь, когда мне плохо, она у меня одна. Татка будит во мне дурные инстинкты: с ней я становлюсь плохим.

А Лизавета куда-то пропала.

Сегодня Татка сказала: «Ты будешь писателем, ведь у тебя обе матери – писательницы».

Я подумал, что это хороший сюжет для романа: две подруги-писательницы, одна популярная писательница для дур, другая настоящий писатель – букеровский лауреат. Между ними сложная история соперничества с юности. Такая литературная история. Они бы по-разному это написали: Мамочка как житейскую историю, Карл как прозу, полную метафор, аллюзий, реминисценций.

Куда пропала Лизавета?.. Может, уехала? Может, у нее не было времени позвонить? Может, там, где она сейчас, нет мобильной связи?

Все еще каникулы, одна сплошная пятница

Извините, но я опять про это, ведь это для меня очень важно. Я все время пытался вспомнить. Я так устал вспоминать, что уже вообще не мог понять, что сам помню, а о чем мне рассказали.

Вот, например, меня дразнили «Андрюша в пальто». Я сам помню, как плакал, или мне рассказали?

Или как я стою с гладиолусами на линейке у школы под флажком «1 А», рядом со мной Татка с букетом астр – это я сам помню или просто видел фотографию?

А что рядом со мной всегда была Мамочка, с папой и другими мужьями, и нет никакого намека в моих воспоминаниях на то, что я был сыном какой-то другой женщины, что меня отдали… Мне просто об этом не рассказывали, поэтому я не помню?

– Существует синдром ложной памяти, – объяснила Татка. – Картина мира ребенка легко поддается родительской манипуляции… или манипуляции любых взрослых. У нас вообще нет своих воспоминаний. Вот что ты сам можешь помнить о своей жизни до школы? Только то, что тебе рассказали. Что они захотят, то ты и будешь помнить.

– Что же, по-твоему, ребенок может забыть маму?

– Конечно. Твоя мамочка всю жизнь рассказывала при тебе случаи из твоего детства. Теперь тебе кажется, что это твои воспоминания. А твои настоящие воспоминания заблокированы. Мы помним только то, что нам рассказали. Про Карла тебе никто не рассказывал, вот ты и не помнишь. Мозг и сам блокирует все события вокруг травмы. Настоящие воспоминания можно извлечь только под воздействием гипноза.

Я не уверен, что хотел бы извлечь настоящие воспоминания, если мозг что-то заблокировал, так, может, он знает, что делает?..

… – Хочешь, попробуем гипноз?.. – предложила Татка. – А может, мне попробовать гипноз? Моя мама говорит мне: «Твой отец никогда тебя не видел», но что, если это не так? Может, он меня любил! Но мои воспоминания о нем заблокированы. Если бы бабка могла говорить, она бы мне рассказала, что мы с мамой сделали ужасное, что он не хочет нас видеть…

Честно говоря, Татка меня уже достала! Вот кому и правда нужен гипноз или укол. Лучше серия уколов, чтобы она перестала думать про своего отца, перестала мучиться.

…Я слушал Татку и прокручивал в голове свои воспоминания, пытался понять, ложные они или истинные.

Вот мы с Помидорой возвращаемся домой с прогулки в Таврическом, у меня совок, ведерко, значит, мне лет пять. Мы поднимаемся на пятый этаж пешком, а не на лифте, потому что Помидора хочет по дороге позвонить в Мурину дверь на третьем этаже: проверить, не прогуливает ли Мура институт.

Помидора нажимает на звонок, и мы с ней убегаем – бежим вверх по лестнице. Мура открывает дверь, и Помидора кричит сверху: «Я не для того отдала тебе квартиру, чтобы ты в ней спала до трех часов дня! Что значит – тебе позвонят, когда нужно будет идти на лекцию?! Кто тебе позвонит – лектор?! Тебя выгонят из института, этим все кончится!»

У Помидоры всегда все плохо: Муру выгонят из института, испортится погода, со всеми нами что-то случится. «Я блокадный ребенок, помню бомбежки, – говорила Помидора. – Я спокойна, только когда вся семья сидит у меня дома на диване». Наверное, это из-за блокадного детства, из-за блокады.

Что еще я помню? Помидора легла на диван, нанесла на лицо маску, мед. Полежала, потом сняла пальцами мед и слизала. Я сказал: «Как ты можешь, а если на тебя мухи садились?» Она ответила: «Я не могу смыть мед, я блокадный ребенок». Это мое воспоминание или чужое? Я сам это помню или Помидора мне рассказала?

А вот еще я помню: Мура при входе в дом шепчет Мамочке: «Помидорина где?», в надежде, что ее нет. Мамочка в ответ привычно шепчет: «Не называй ее Помидорина, Андрюше можно, он маленький, а ты взрослая…» Из гостиной доносится: «Не шептаться! Говорить громко! Если я вам нужна, я тут, на диване в гостиной!» Помидора призывает Мамочку и Муру к дивану, и время от времени оттуда доносится Мурино: «Откуда ты знаешь, ты подслушивала? Ну ты Помидорина!» И в ответ: «Молчать! Смотреть на меня! Слушать меня! Рассказывать мне все!» И те рассказывали. Боем и хитростью Помидора знала об всех все… Стоп! А я в это время где был? Нет, это уж точно не мое воспоминание!

Вот у Муры есть воспоминания, которые точно ее. Она помнит Деда (я нет, он умер до моего рождения).

Мура помнит, как Дед говорил, что она годовалым ребенком понимала не хуже студентов-первокурсников, что такое частицы и волны, что любой фотон или электрон может быть волной и частицей одновременно и частицы что-то знают друг о друге, как соседи. Помнит, что он ругал ее за неспособность сосредоточиться на том, что единственно интересно, – материя, пространство, время. Мура говорит, что она ничего не понимала, но все запомнила… Я завидую Муре, что она знала Деда, а я нет. Но что, если бы я его разочаровал, был бы ему плохим собеседником, ничего не понимающим в волнах и частицах?