– Андрюша, можешь ты наконец поговорить со мной? Когда я говорю «поговорить», я имею в виду, чтобы не я одна говорила! Со мной происходит что-то ужасное. Я не чувствую себя счастливой.

Человеку столько лет, а счастье кажется ему нормой. Человек даже не в состоянии посмотреть вокруг! А другие счастливы?! Но что с ней говорить, она как ребенок… посмотрит виновато, вроде бы она согласна – да, да, другие несчастливы, ужас!.. И тут же: но при чем здесь я? Счастье кажется ей нормой ее жизни.

– Ты просто… отдыхаешь от счастья. Отдохнешь и опять будешь счастлива.

– Спасибо тебе, ты очень меня поддержал.

Ушла.

…Вернулась с ноутом.

– А он опять не написал…

Он – это не друг, не какой-нибудь будущий муж.

Это критик. Модный книжный критик. Мамочка очень надеялась, что он напишет хоть пару слов про ее новую книгу. Она каждый раз надеется, что критик ее похвалит. Мне кажется, она и пишет-то для того, чтобы он ее похвалил. И с каждой новой книгой говорит: «Сейчас-то хорошо получилось, верно?» Он мог бы написать что-то вроде «не глубокий писатель, но людям нравится», и она была бы счастлива. Критик не знает, что от него зависит ее счастье… А может быть, наоборот, радуется, что она от него зависит. Некоторым людям нравится, что кто-то находится от них в смертельной зависимости. Возьмем для примера Лизавету.

– Ты нужна людям, тебя все любят, а на критика наплевать. Он о тебе не напишет. Как ты смотришь на то, чтобы это принять?

– Да, я знаю: жизнь – это разные формы боли, мы все должны страдать… И я должна страдать. Да?

– И ты.

Почему-то такие разговоры ее утешают и успокаивают.

– Скажи мне, когда ты понял, что ты особенный?

Обожаю ее именно за такие вопросы настолько, что прямо сейчас подумываю: не признаться ли ей, что пишу, не показать ли начало?

Нет, это было бы неосторожным шагом. Она говорит, что показать кому-то незаконченную книгу – это как выйти голой и без косметики. Говорит: «Дуракам полработы не показывают»: глупейшие замечания и уверенность в своем праве сказать глупость. Она показывает недописанную книгу только мне, говорит: «С тобой у меня чувство абсолютной безопасности».

Задумался вдруг: когда ко мне придет успех, как мы с ней будем жить вместе, два писателя?.. Два писателя не уживаются в одной берлоге: ревность, тщеславие, споры, кто лучше написал…

– Когда ты понял, что ты особенный? Особенный для самого себя, то есть начал осознавать себя как личность?

Лев Толстой помнил себя младенцем. Но, может быть, он ошибался? Принимал за воспоминания чьи-то рассказы о своем детстве?

Вот мое первое воспоминание: мне семь, Мамочка читает гостям мой рассказ «Немного о гусенице» (не помню, что там… очевидно, немного о гусенице). На вопрос кого-то из гостей «Ты хочешь писать или видеть свои книги на полках?» отвечаю: «Я хочу, чтобы меня знала каждая собака». Мамочка смеется: «Ребенок хочет славы, не каждый взрослый так честно ответит».

Сказал ей еще раз на прощание на всякий случай: «Ты нужна людям, а на критика наплевать».

Ушла со словами «Да, вот именно, мне наплевать…». В дверях еще раз крикнула: «Наплевать!»

– Точно! Твоя суперсила в том, чтобы быть собой, – сказал я.

Вернулась.

– Суперсила? Так сейчас говорят?.. Погоди, я запишу. Мне нужен подростковый сленг, у меня в романе есть подросток-девочка, девочки тоже так говорят?..

К нам в гости недавно приходил Мамочкин приятель, который пишет книгу для подростков: хотел проконсультироваться со мной по сленгу. Записал за мной целых три страницы.

Но я бы не захотел читать книгу, написанную таким языком, каким говорят подростки. Это выглядит так, будто автор передо мной заискивает. Писатель должен быть твердым и уверенным в себе, чтобы я ему поверил. Зачем мне верить человеку, который не нашел ничего лучше, чем говорить «зашквар» или «шляпа»? Все знают, что такое зашквар, а шляпа означает неприятная ситуация, конец котенку. Например: «Ну, это вообще шляпа».

Ушла.

Ладно, думаю, вам кое-что ясно: Мамочка – это мой крест.

Заранее согласен, что в моей книге должно быть поменьше Мамочки. Но как?! Она относится к людям, которые пронизывают собой буквально все.

17 ноября, пятница

Меня так замучили мысли о том, как Лизавета похожа на маленькую лошадку, и в целом о Лизавете, что после уроков я сказал Татке, что нам пора переходить к серьезным отношениям.

Она покраснела и посмотрела на меня смущенно.

Я имел в виду, что если в реальности мы вместе, то и в моих мыслях не должно быть никаких лошадок.

А она что имела в виду?

18 ноября

Теперь я знаю, что Татка имела в виду.

Скажу одно: на этот раз все прошло прекрасно, без психологических травм.

Скажу еще одно: везде написано, что юноша, начавший половую жизнь, чувствует себя другим человеком. Взрослым, счастливым, благодарным, познавшим суть вещей.

Очевидно, я скотина, не чувствующая сути вещей и даже никакой особенной благодарности. Ни жизни, ни конкретно Татке.

Когда это случилось в первый раз, я почувствовал разочарование: как, и это все?! Честно говоря, совсем честно – я и сейчас также чувствую: как, и это все?! Неужели все, абсолютно все в мире ради этого?.. Ну, не знаю.

1 декабря, пятница

День за днем, день за днем, и я думал, что вот уже закончился октябрь, прошел ноябрь… То есть, конечно, прошел октябрь и ноябрь, и за все это время мы с Лизаветой не стали ближе. Хотя иногда она смотрит на меня, как злая собака – внимательно.

Думает, кто я – импотент или гей. Думает: «Неужели это возможно – отказаться от меня?», «Он точно импотент» или «Он точно гей». Думает: «Я знаю, что он с Таткой. Татка самая красивая в школе, но я же лучше!» Что-то в этом роде.

Иногда Лизавета спрашивает меня, помню ли я, что я ее биограф. Уверен, она считает, что все это время я преданно строчил ее биографию, написал первую главу под названием «Вундеркинд» и перехожу к сцене, когда я отказался с ней переспать. Лизавета, кстати, уже начисто забыла, что она Голда в честь Голды Меир.

…С тех пор, как я отказался переспать с ней «один раз без чувств и обязательств», мы ни разу не разговаривали… Пройдет тысяча лет, мы встретимся седыми старичками на школьном вечере встречи, она звезда, я просто старичок, и она вспомнит, что я пренебрег ею, – и не поздоровается со мной!

Но тысяча лет прошла раньше. В среду Лизавета подошла ко мне после уроков. Улыбнулась как ни в чем не бывало.

– Хочу внести ясность для биографии. Мне – все равно. Другую это бы убило: она предлагает переспать, а парень отказывается… Но я человек без комплексов. Другие стали бы говорить: ты импотент и не смог, или у тебя СПИД, поэтому не захотел… Но я понимаю: у тебя есть Татка, красивая и добрая. А я тебе не нравлюсь, что поделаешь…