из того, что она, вообще спокойная и осторожная в выражениях, отзывалась о нем как о «лицемере, пронырливом и властолюбивом, бешеном врале».

Следующий эпизод хорошо показывает меру того страха, с которым она относилась к Арсению.

Желая после коронации выказать пред народом свое благочестие, она решила отправиться в Ростов, чтобы присутствовать на переложении мощей святителя Димитрия Ростовского в новую серебряную раку. И она писала своему штат-секретарю: «Понеже я знаю властолюбие и бешенство Ростовского владыки, я умираю, боясь, чтобы он раки Димитрия Ростовского без меня не поставил» – и приказала поставить к новой раке майора с солдатами.

Было назначено в Синоде расследование дела о митрополите Арсении.

Членами Синода, находившегося тогда в Москве, были следующие лица: первенствующим – Новгородский митрополит Димитрий Сеченов, затем Московский престарелый митрополит Тимофей Щербатский, архиепископ Санкт-Петербургский Гавриил Кременецкий, Крутицкий архиепископ Гедеон Криновский, Псковский епископ Амвросий Зертис-Каменский, Тверской епископ Афанасий Вальковский и Новоспасский архимандрит Мисаил. Главным действующим против Арсения лицом был Димитрий Сеченов, всегда искавший случая к угодничеству. С ним готовы были согласиться и прочие члены. Они поднесли императрице доношение о словах и поступках Арсения. Императрица сделала распоряжение, чтобы Синод сам «судил сочлена, как злонамеренного и преступника».

В половине марта у себя в Ростове Арсений, пришедши в свои покои от вечерни, сказал келейнику: «Не запирай ворот! Гости будут ко мне в полночь!» Келейник остался в недоумении. Между тем то был один из случаев проявления в митрополите дара прозорливости, который неоднократно обнаруживался в нем в эпоху перенесенного им гонения.

Действительно, в полночь прибыл к нему гвардии офицер Дурново и попросил благословения.

– Я уже не архиерей, – отвечал Арсений и не благословил его.

Дурново тогда подал ему сенатский указ, которым предписывалось везти митрополита в Москву, в свиту взять лишь трех человек, вещей не брать, а имеющиеся в келье письма запечатанными захватить с собою.

Митрополит хотел проститься с городом, то есть приложиться к мощам и иконам в соборе, но ему не позволили.

В Москве он был, как государственный преступник, заключен под крепкую стражу в Симонов монастырь.

Его допросили во дворце в присутствии императрицы. При этом он говорил столь резко, что императрица зажала себе уши, а ему самому «заклепали рот».

14 апреля состоялось заседание Синода, на котором допрашивали Арсения. Вероятно, и тут он не стеснялся в выражениях.

Его присудили к лишению архиерейского сана и преданию, по расстрижении из монашества, суду светскому, которому надлежало за оскорбление Величества осудить Арсения на смертную казнь.

Императрица приказала освободить его от светского суда и, оставив ему монашеский чин, сослать в дальний монастырь.

Арсений был призван в заседание Синода для исполнения над ним указа.

По Москве распространился слух, что будут снимать сан с Ростовского митрополита в крестовых патриарших палатах. Туда допущены были лишь монахи и белое духовенство. Толпы же народа запрудили пространство вокруг синодального двора, так что и солдаты не могли их разогнать. Конечно, не одно любопытство, но и сострадание руководило этим народом.

Впечатление, произведенное этим событием, было еще усилено случившимся вскоре затем происшествием: 4 июня внезапно упала смежная с той крестовой палатой, где осудили Арсения, церковь Трех святителей Московских.

Арсений явился на последний над ним земной суд как на служение. На нем была архиерейская мантия, омофор, белый клобук, на груди панагия, в руке он держал архиерейский посох. Когда был прочтен указ, лишавший его сана, один за другим члены Синода стали снимать с него облачение: один – митрополичий клобук, другой – омофор, третий отобрал посох. Все жадно следили за ним, выражением лица его, словами его, чтобы донести императрице, которая чрезвычайно интересовалась всеми подробностями этого дела.

Негодующий митрополит тут же предсказал разоблачившим его архиереям их плачевную участь. Димитрию Сеченову он предсказал, что тот задохнется собственным языком; Амвросию Зертис-Каменскому – смерть от руки мясника: «Тебя, яко вола, убиют»; епископу Псковскому Гедеону: «Ты не увидишь своей епархии».

Замечательно, что слова Арсения сбылись в точности над его судьями…

Митрополит Новгородский Димитрий, награжденный из числа отобранных тысячею душ, лелеявший мечту о получении сана митрополита Всероссийского, умер в ужасных страданиях: действительно, его задушила страшная опухоль языка. Архиепископ Московский Амвросий был убит во время московской чумы взбунтовавшимся народом, от которого тщетно искал спасения в Донском монастыре. Епископ Псковский Гедеон, вскоре после осуждения Арсения, был удален по Высочайшему повелению в свою епархию и умер по дороге, не доехав до Пскова.

Один лишь добрый Московский митрополит Тимофей не мог воздержаться от слез при печальной церемонии.

Арсению подали простое монашеское платье и обязали его подпиской в том, что он не будет именоваться не только митрополитом или архиереем, но и иеромонахом.

Затем из этого собрания он был под караулом отвезен в Ферапонтов монастырь, место ссылки великого Патриарха Никона, потом в Николо-Корельский, Архангельской епархии. Местному архиерею было предписано держать ссыльного под крепким караулом.

Весьма скудное имущество митрополита, оставшееся в Ростове и свидетельствовавшее о его нестяжательности, было описано, также и книги его на церковно-славянском, чешском, русском, польском и латинском языках.

На пропитание его отпускалось сперва по 10, потом по 15 и 50 копеек в день. Чернил, перьев и бумаги ему не давали. Никого к нему не допускали, а выходить, и то под караулом, ему позволяли лишь в церковь и непременно в часы богослужения.

Но распоряжения из Петербурга не могли никому внушить в монастыре, что Арсений – ссыльный преступник, а не митрополит, страдающий за защиту интересов Церкви, не мученик за правду, как он говорил о том сам: «Вот прежде нашу братию – архиереев – почитали цари и во всем благословения требовали, и тогда наша братия смело их в духовных делах обличала. А я, как послал правильное доношение, так за мою правду и в ссылку меня послали».

Вся братия, начиная с архимандрита, принимала от него благословение как от епископа. По праздникам он самолично во время совершения проскомидии вынимал части за «гонящих и обидящих Церковь Божию», – разумея, по собственному объяснению, под этим именем «предателя Димитрия Новгородского и Гавриила Санкт-Петербургского и всех немецких чинов, которые об отнятии монастырских вотчин старались, и в Комиссии присутствовали».

По окончании обедни опальный митрополит читал народу катехизис, Четьи-Минеи и другие духовные книги, толкуя их. При этом он сам стоял на амвоне, а служившие – по сторонам его, как это происходит всегда при архиерейских богослужениях.

Настоятель монастыря часто посещал ссыльного, и они вели беседу и о духовных предметах, и о внешних событиях, касаясь и политики.