— А ты тоже там будешь, в моей следующей жизни?

— Конечно!

«Дорогая Джульетта,

не волнуйтесь, это будет последнее письмо, но я не мог оставить ваше без ответа, вот почему я пишу на адрес больницы, надеясь, что вы все-таки его получите.

Не отвечайте, я этого не жду. Мне просто очень нужно, чтобы вы знали: конечно, мне невероятно грустно, что наша переписка так резко оборвалась, но я выкарабкаюсь — ради Ванессы, ради вас, — и даже если у вас не будет никаких вестей, знайте, что можете мной гордиться, что не зря вы меня обнимали, когда мне это было необходимо, и не зря вы меня встряхнули, когда я готов был опустить руки.

А еще знайте: что бы ни случилось в вашей жизни, даже если мы не сможем общаться долгие годы, для вас я всегда буду рядом. У меня нечто вроде долга по отношению к вам, и просто быть счастливым, на мой взгляд, недостаточно, чтобы этот долг покрыть. Вы знаете, где я.

Я там буду.

Обнимаю вас очень крепко.

Позаботьтесь о себе, Джульетта, и я вам желаю обрести однажды ребенка, которого вы так ждете,

P. S. Думаю, Ванесса влюблена. Все симптомы налицо. Я счастлив за нее. У меня тоже некоторые симптомы начали проявляться…»

А ведь я считала, что уже несколько месяцев в безопасности.

Если хорошенько подумать, в первый раз я действительно испугалась его, когда он прочел письмо Ромео. Этот непередаваемый отблеск во взгляде, который отражает абсолютное всемогущество и заставляет тебя ощутить, что ты ничтожнее, чем горстка пыли. В тот момент я для него была просто ничем. Обычной вещью, которую он заказал и которой может пользоваться для своих животных потребностей. Мне кажется, именно с того дня ситуация покатилась под откос.

На протяжении недель и месяцев я не видела дальше собственного носа, полностью поглощенная лечением и своим желанием родить ребенка, и на многое безропотно соглашалась. Сопротивляться я пробовала, только когда он делал мне больно или требовал таких сексуальных отношений, которые вызывали у меня отвращение. Но я только пробовала, и быстро выяснялось, что напрасно. И в конце концов я смирилась. Или так, или остаться одной, а значит никакого зачатия, никакого ребенка. Когда он грубо брал меня, я думала о ребенке, который так мне нужен, и мои мучения будто подергивались мягкой дымкой.

Уже несколько месяцев я уверяла себя, что в безопасности, потому что ребенок, которого я ношу в своей утробе, должен послужить надежной преградой его жестокости. В конце концов, Лоран тоже его хотел. Ну, я так думаю. Хотя последние недели он говорит о нем как о сопернике. И я еще больше боюсь его.

Когда я увидела, как он заходит в спальню, где я отдыхала, вытянувшись на кровати и вышивая крестиком слюнявчик, то сразу заметила тот же неописуемый отблеск всемогущества. Но сегодня к нему добавилось еще нечто вроде решимости, более мощной, чем все преграды, которые мне удалось возвести благодаря своей беременности, чтобы защититься от него.

Я мгновенно поняла, что безопасности для меня больше не существует. Но я твердо решила сопротивляться.

— Ты по-прежнему не желаешь ничем заняться?

— Нет.

— Тебе и впрямь на меня плевать!

— Я устала.

— Ты целый день сидишь дома и смеешь говорить, что устала.

Продолжая говорить, он медленно приближается ко мне, как убийца из вестерна, который позволяет себе потянуть время, прежде чем прикончить другого ковбоя, потому что судьба того все равно уже решена.

— Ты прекрасно знаешь, почему.

— И то верно, столько месяцев таскать такую тушу. Тут и корова устанет.

— Я делаю, что могу.

— Ты делаешь, что хочешь, это да. Но я же имею право трахаться, верно? А? Ты просто придумываешь медицинские предлоги, чтобы избегать меня.

— …

— Это чтобы избегать меня? Отвечай!

Преграды рушатся одна за другой, я чувствую, как зверь продвигается вперед. Мне страшно. Хочется позвать на помощь, но кого? И как? Я как газель, которую сейчас сожрет лев. Думаю о Малу, о родителях, о друзьях детства, которых любила и потеряла, думаю о Гийоме и коллегах, которых мне так не хватает, думаю о Ромео и его последнем письме, где он сказал, что в любой момент готов прийти на помощь. Я мечтаю, чтобы он сейчас зашел в комнату, да, прямо сейчас, и вмешался, и стал моей защитой, и выплатил свой долг. Но он не зайдет, потому что я одна. Одна в мире, вместе с этим ребенком, в этой комнате, где, судя по ненависти в глазах его производителя, я знаю, что меня ждет. Я прикрываю руками живот. Прячься, малыш, прячься, я защищу тебя. До самого конца. До конца чего, я не знаю, но до самого конца.

— Отвечай! — повторяет он, сжимая зубы.

Если я отвечу «нет», он назовет меня лгуньей и разозлится. Если я отвечу «да», будет еще хуже. Газель, прижатая к скале, которой некуда больше бежать. У меня прерывается дыхание и сердце рвется из груди. Я укололась иголкой из вышивки, которую он схватил и бросил в другой угол комнаты.

— Сама напросилась!

Я пытаюсь встать и уйти, но он хватает меня за ногу, и я падаю ничком, прямо на живот. Он берет меня за щиколотки и тащит к кровати. Я думаю только о своем животе. О животе, которому больно. Что со мной — неважно, я поневоле смирилась. Но только не живот, который трется о твердый пол спальни…

Он поднимает меня за волосы и бросает на кровать. Я отбиваюсь, когда он начинает сдирать с меня одежду, и он дает мне пощечину. Ощущение ожога на щеке застает меня врасплох, но я снова обретаю силы, чтобы сопротивляться, когда он пытается раздвинуть мне ляжки. Раздраженный, он бьет меня еще сильнее. Кажется, это был удар кулаком в висок. Боль затопляет весь череп. На поврежденном виске пульсирует артерия. Когда я прихожу в себя, я уже знаю, что он победил. Он крепко держит меня за запястья. Все кончено, бесполезно и дальше пытаться сопротивляться, я должна сберечь ребенка, а значит пусть делает со мной, что хочет. Он лежит всем телом на одном моем бедре, чтобы я не могла двинуться, отодвигает другое и грубо просовывает два пальца в мою вагину. Резко движет пальцами туда-обратно, как будто отыгрываясь за все недели без секса. И говорит мне, что это ребенок встал между нами, что его не должно вообще быть, потому что он все портит. Что я думаю только о своем животе и совсем не думаю о нем. Я чувствую, как его ногти оставляют борозды на нежной слизистой оболочке.

— Не хочешь ничего сказать? Наконец-то тебе понравилось? Да? Тебе это нравится? Ты больше не сопротивляешься? Тебе это нравится?

— Прекрати! — говорю я неуверенно, потому что знаю, что он ни за что сейчас не прекратит.