— Нет.

— Что ж, слушай хорошенько, Джульетта. Ты возьмешь листок бумаги и ручку и скажешь ему, что не стоит больше тебе писать, потому что твой муж, то есть, извини, твой друг, этим недоволен и может принять принудительные меры, если это будет продолжаться.

— Но мы же не делали ничего плохого…

— Ты предаешь меня, ты всаживаешь мне нож в спину, а кроме этого ничего плохого не делаешь. Я даже начинаю задумываться, хочу ли я от тебя ребенка. И кончай хныкать, как девчонка. Этой ночью поспишь на диване, я не желаю тебя видеть.

И он удаляется, бросив на меня угрожающий взгляд. Я в отчаянии. Он поймал меня в ловушку своим ультиматумом. Я не чувствую в себе смелости написать Ромео подобное письмо. Но выбора у меня нет. Иначе я потеряю Лорана и разобью ему сердце.

И все же мне необходимо дочитать до конца последнее письмо Ромео — именно потому, что оно станет последним.

«Наша история может показаться странной, и в то же время я быстро осознал, что не мы одни попали в подобную ситуацию. Наша мать была женщиной слабой и хрупкой. Подростком она свернула не на ту дорожку и глубоко погрязла в трясине — табак, алкоголь, наркотики. Ее дружок того времени был из местных наркоманов. Она забеременела, как и следовало ожидать. И все же ей удалось позаботиться обо мне после того, как ее поместили в реабилитационный центр, а потом включили в специальную программу избавления от наркозависимости. Но когда ушел отец, она покатилась по наклонной плоскости. Мне было десять лет. Она снова связалась с дурной компанией, от которой благодаря программе ей удавалось держаться подальше. Новый приятель — новый наркотик, на этот раз алкоголь. Родилась Ванесса. Когда ее отец бывал более-менее трезвым, наша жизнь становилась почти нормальной, пусть даже мама оставалась очень нестабильной и по-прежнему крайне зависимой от своих пристрастий. Случалось, я подолгу не мог ее добудиться, когда начинал тревожиться от того, что она слишком долго лежала неподвижно. Такие вещи не проходят бесследно для ребенка. Я очень быстро научился все делать сам — и ходить в школу, и заходить в магазин на обратной дороге, и готовить довольно приличную еду. Но Ванесса много плакала. В первый раз я увидел, как отчим трясет ее, чтобы она замолчала, когда мне было одиннадцать с половиной, я был в шестом классе, и у меня была голова взрослого на плечах ребенка. Я понимал, что происходит. Я знал, что если вмешаюсь, он размажет меня по стенке. Неудачное падение — и меня здесь больше не будет, чтобы защитить сестренку. Поэтому во второй раз я заснял его видеокамерой, которую выиграл в школьной лотерее, и пошел в Комитет по образованию. Я сказал там, что они должны меня выслушать, потому что это серьезно, а я люблю сестренку. Когда в Комитете увидели видео, все покатилось очень быстро. Нас отправили сначала в приют, а потом в приемную семью. Первое время мы были вместе, а дальше нас разделили, и мои последние годы в коллеже я жил в интернате. И оставался там, когда поступил в лицей. Ванесса слишком быстро повзрослела. Она не знала, что такое беззаботность нормальной маленькой девочки. Ей пришлось сменить несколько приемных семей. В пять лет она уже дважды сбегала со своим маленьким чемоданчиком. Разумеется, ее быстро ловили. Я-то знал, чего хочу, еще с того момента, когда нас отправили в приют. Пожарная часть была напротив, и я наблюдал за ними из наших окон. И поговорил с одним из них. Я решил, что стану профессиональным пожарным. Как только смог, я поступил в добровольную дружину юных пожарных — то есть еще в коллеже, и вкалывал не за страх, а за совесть.

Вкалывать у пожарных означало, что иногда я плакал от боли в мышцах, но зато я стал достаточно силен, чтобы в пятнадцать лет выглядеть на все восемнадцать. А такое раннее начало позволило мне набраться опыта и легко пройти конкурс.

Вкалывать в коллеже означало получить аттестат, потом степень бакалавра и успешно выдержать экзамен на профессионального пожарного. Потому что в голове у меня была одна мысль, когда я все это делал, всего одна: стать законным опекуном сестренки и забрать ее к себе. Когда у нас будет свой дом, она больше не сбежит. А для этого нужно было дождаться совершеннолетия и получить работу. Бумаги я начал готовить заранее с помощью социального работника, чудесной женщины, которая в отчаянии наблюдала, как Ванесса все больше озлобляется с каждой новой приемной семьей. Вот поэтому, едва мне исполнилось восемнадцать, я прошел конкурс, получил работу и сестренку. Все стало на свои места: я нашел небольшую квартирку недалеко от казармы, а соседка согласилась присматривать за Ванессой, пока я буду на службе.

Вот, теперь вы знаете мою историю. Что до дальнейшего — можно сказать, я делаю, что могу. Но, похоже, у меня не все получается. Во всяком случае, с противозачаточными я дал маху. Ванесса действительно слишком быстро выросла — для меня.

Вот, на этом я остановлюсь, рука ужасно болит, она отвыкла так долго писать.

Обнимаю вас.

До очень скорого свидания,

Так вот ради чего он так отчаянно боролся после приключившегося с ним несчастья, по-другому он не мог. Иначе он бы проиграл бой, который вел годами, чтобы быть рядом с Ванессой. Теперь я его понимаю. Я его понимаю и хотела бы помочь. Но это стало невозможным.

Я пишу это письмо. Душа разорвана надвое, а сердце — на тысячу кусков.

Чуть позже в ночи я просыпаюсь, почувствовав, как чужая рука скользит у меня между ногами. Я понимаю, зачем он пришел. И даже не пытаюсь сопротивляться — после всего, что произошло вечером, это изначально бесполезно. Я распластываюсь, как морская звезда, глядя в пустоту и позволяя ему взять меня — холодно, без всякой нежности. Длится это недолго, но причиняет боль, такую боль. Он немедленно отправляется обратно в нашу постель, а я остаюсь, съежившись на диване и думая о наполненных лаской словах Ромео и о письме, которое собираюсь завтра бросить в почтовый ящик.

Дорогой Ты,

я чуть не потеряла сознание. Плевать, он бы меня реанимировал. Мы пошли выпить кофе. Ну вообще-то, я взяла коку, не люблю кофе, он слишком горький. Мы проговорили много часов. Так мне кажется. Ладно, может, всего час, но время пролетело слишком быстро. Он хочет, чтобы мы снова увиделись. А когда мы расставались, он поцеловал меня в щеку, слишком близко к губам, чтобы это было случайно.

Он сказал, что я очень красивая. Я была почти с него ростом в туфлях на высоком каблуке, которые Шарлотта стянула у матери. Я тренировалась накануне весь вечер, чтобы никто не понял, что я не умею на них ходить. И никаких войлочных тапочек. Соланж пришла сказать, чтобы я прекратила это цоканье по паркету. Но я не открыла ей дверь. Она действует мне на нервы. Целыми днями шпыняет мужа, а он на редкость славный мужик. Просто сучка недотраханная, ну, я вовсе не хочу обижать Кристиана. Это она сама не умеет ни от чего кайф ловить, даже от собственного зада, потому и такая скукоженная.

А потом, всего через четверть часа после того, как мы расстались, он прислал мне эсэмэс. Правда, я ему уже три послала, но он мог бы и не ответить. Он уже соскучился.