В 1933 году переехали в город Невинномысск Ставропольского края. Родителей сагитировал дядя, да еще и тяжелое время. Мне уже было десять лет, многие вещи хорошо помню. Отец отправился работать на железную дорогу. Вначале чернорабочим, затем стал мастером. Трудился все время. Я же ходил в школу. Начиная со второго класса (первый окончил в селе) учился в городе. Всего имел образование восемь классов. Поменял три или четыре железнодорожные школы. Они всегда стояли рядом с железной дорогой. Были примитивными. Станция и узел очень большой, то туда, то сюда идут пассажирские и товарные поезда. Так что вместо учебы мы то и дело выглядывали в окна, не до того было, что там говорил преподаватель. Мне до сих пор так неудобно перед учителями. Первые года полтора к грохоту проходящих поездов не мог привыкнуть. Потом стало полегче. Где-то в восьмом классе (учились уже в новом здании недавно построенной школы), весной 1940 года, выходим мы с товарищами на большую перемену. Возле кабинета завуча стоит группа учеников, старшеклассников. В центре находится какой-то высокий летчик. Мы подошли, этот летчик оказался учеником нашей городской школы № 5, он выпустился где-то на четыре года раньше нас. Всех интересовал один вопрос: «Как поступить в авиационную школу?» Он отвечал, что это очень просто: надо ехать в Пятигорск, там есть аэроклуб, и поступать в него. После успешного окончания всех направят в летное училище. У меня сразу же появилось такое желание, и еще три восьмиклассника согласились ехать. Когда я с этим вопросом объявился к родителям, отец молчал. Мать выступила против, как это так, отпустить куда-то сына. Короче говоря, мы уехали. В дорогу отец отдал свое старенькое пальтишко. Мать недавно с подругой вернулась из Мурманска. Привезла мне новый костюм к выпускному. Так что в нем и отцовом пальтишке после окончания школы приехал в Пятигорск. На дороге из города по направлению в Кисловодск есть такая остановка: «Скачки». С левой стороны от нее стояло в 150 метрах двухэтажное здание. Это был Пятигорский аэроклуб.

Материальную часть мы изучали на первом этаже, а теорию по плакатам – на втором. На полеты ездили в Ессентуки, где располагался аэродром. В аэроклубе насчитывалось четыре отделения. Каждое имело новый самолет У-2 и аналогичную старенькую модель с большим налетом моточасов. Мы, конечно же, не любили «старичка». На нем взлетаешь, и он весь скрипит. Приходится зимой лазить по днищу, греть воду и вытирать те места, где пролилось горючее или масло. Новенький самолет, конечно, был верткий, его надо только зачехлить после вылета, и все.

22 июня 1941 года нас собрали на маленький митинг. Выступил начальник аэроклуба, рассказал о том, что объявлено о начале войны с Германией. Поэтому отношение к службе и полетам должно быть крайне ответственным, все это пригодится на фронте.

После полетов возвращались в Пятигорск и продолжали учебу. К моменту окончания аэроклуба я имел 32 часа самостоятельного налета, как и каждый курсант при выпуске. Мою фотографию разместили на Доске почета в аэроклубе. Когда рассказали о том, что надо делать снимок, не стану же я фотографироваться в гражданской одежде, а ведь летного костюма нам никто не выдавал. Для фотографирования упросил своего инструктора отдать мне шлем и комбинезон, чтобы показать себя как летчика. Он мне привез из Кисловодска, где жил, шлем, очки и комбинезон. Необычайно гордый, сфотографировался.

По окончании аэроклуба в сентябре 1941 года я умудрился заболеть воспалением легких. Дело в том, что теплой одежды ни у кого не было. А мы садились в самолет и учились высшему пилотажу на высоте 3000–3500 метров. Не ниже. Сначала в полете как будто и ничего, но как только на такую высоту поднимешься, становится холодно. Когда с нами инструктор летал, он смотрел за самочувствием. Время от времени заставлял то нос растирать, то уши. Поэтому, по всей вероятности, из-за отсутствия теплой одежды наверху я заболел воспалением легких. Была высокая температура. После выздоровления меня отправили в Краснодар. Здесь стояло два авиационных полка: истребительный и бомбардировочный. Должен был попасть на полковые курсы летчиков. Меня определяют в истребители. Приезжаю на медицинское обследование. И тут у меня опять поднимается температура. Сразу заметили, что я болен. Тогда врач говорит: «Езжайте домой, скажите матери, пусть она покупает козье молоко, и вы через полтора или два месяца выздоровеете. Тогда мы вас вызовем».

Ну что, приезжаю домой, объясняю матери, чем меня надо лечить. Хорошо хоть коз у соседей было много, мама у них покупала молочко. Поила горячим. Я поправился. Вызова так и не пришло из Краснодара. Вскоре вызывает военкомат. Там говорят: «Мы вас направляем в Орловское бронетанковое училище имени Михаила Васильевича Фрунзе». Оно в это время находилось в Майкопе. Прибыл. Проучились мы несколько месяцев. Учились на Т-34 с 76-мм орудием старого образца. Готовились стать командирами танков, занимались вождением. Руководили учебой кадровые офицеры. Военное время. Летом 1942 года враг рвался на Кавказ. На базе училища в конце июля 1942 года была сформирована Майкопская танковая бригада. В нее вошли два танковых батальона на Т-34, КВ-1 и даже каких-то иностранных танках. Танковые экипажи укомплектовали курсантами, начавшими учебу еще до начала войны. Нас же, недавно призванных ребят, включили в состав курсантского батальона. Имели в руках только карабин, и все. Меня определили во взвод охраны танковой бригады.

Когда мы подошли к Туапсе, там вместе с кадровыми дивизиями вели оборонительные бои до самого Северного Кавказа. Сейчас мне сложно ответить вам на вопрос о том, как прошел первый бой. Я все время находился в охране. Когда курсантов старших возрастов отозвали обратно в училище и заменили на окончивших обучение танкистов, наш мотострелковый батальон продолжал воевать. И наш взвод охраны также остался при штабе. Это же не на передовой позиции. В руках карабин. Командиром нашего взвода был старшина первого курса. Выставлял четыре поста вокруг палатки командного пункта. А в других условиях, при наличии помещения, мог по пять постов выставить.

В охране у меня произошел один интересный случай в ноябре 1942 года. В ночное время старшина выставил на пост. Опушка леса, он всегда был еще днем прорезан около штабной палатки, кустарник убран. Его собирали днем в большие скирды. За этим кустом я и встал. Старшина показал мне сектор обстрела. Впереди была дорога, и взводный приказал мне внимательно смотреть туда, так как по дороге возможно движение противника. Ну, все ясно. Посмотрел-посмотрел. Думаю: идея стоять за кустом не из лучших – противник увидит. А вот если я подлезу под куст, быть может, там замаскируюсь, и не видно станет. Получилось так, как и задумал, я себе гнездо сделал. Залез туда. Из карабина прицелился, как будто все хорошо, сектор обстрела даже лучше. Поставил какую-то подпорку под ствол.

Ночь. Минут тридцать я еще внимательно смотрел. Прислушивался к каждому шороху. Потом заснул. Слышу, уже в полусне, как старшина проходил. Раза три меня окрикнул: «Часовой!» Думаю, если подам голос, значит, взводный увидит, что самовольно пост покинул, и завтра же построит взвод. Начнут меня судить. Поэтому промолчал. Старшина ушел, я потихоньку выбрался из-за куста. Вдруг слышу разговор какой-то. Решил, что это взводный далеко не ушел. Но когда прислушался, то понял, что разговор ведется на немецком языке. Опять стал выглядывать. Со сна гляжу сквозь прорезанный кустарник в сторону толстых сосен. В той стороне, откуда раздается голос, стоит человек. Сначала мне показалось, что их двое, а это сосна и рядом мужчина. Я вижу, что он держит в руках что-то и разговаривает. В просвет было плохо видно, то ли это чемодан, то ли какая-то коробка.