видишь? Со своей верхотуры ни до чего дела нет? – вдруг встрепенулась Любаня.

В ее голосе угадывался вызов. По крайней мере, попытки скрыть или загладить вину этот голос не сулил.

– Значит, угадал? Нашла мне замену?

Антон опустил глаза. Он приготовился к худшему.

– Только твоих вздохов мне сейчас не хватает. Уйди, уйди от греха, без тебя тошно. Как слепой живешь.

– Ты о чем?

– Ты хоть видишь, как Вероничка к тетке в шляпе прикипела?

– К какой? Они все в шляпах. Не пойму, о чем ты?

– Я же говорю, ничего ты не видишь, кроме своей стройки. Настоящая шляпа только у той, у нее вообще все, как в журнале. И Вероничка от нее не отходит. А та ее и в дом зовет, и собачку свою в ручки дает подержать… – Любаня махнула рукой и отвернулась, сморщив лицо в попытке не заплакать.

Антон растерялся. С одной стороны, надо радоваться, что не в блуде дело. Но, с другой стороны, ясности по-прежнему нет. Какая-то шляпа, собачка… Вспомнился советский фильм «Дама с собачкой». Скучный, но артистка красивая, она там все в шляпе ходила, в большой такой, в белой.

– Приплыли, – не скрывая радости, попытался вникнуть в ситуацию муж. – И че? Ну бегает дочка к дачнице, так они всегда у городских ошивались. Вон Ванька в прошлом году с отставным полковником рыбу ходил ловить…

– Подполковником, – поправила Любаня. – Ты правда ничего не видишь?

– А что я должен видеть?

– Так она любит эту, в шляпе! – закричала Любаня. – Любит, восхищается ею!

И вся насупленная печаль, что копилась в ней несколько недель, пролилась слезами, как проливается дождь из свинцовой тучи. Только в природе после дождя бывает радуга, а тут, похоже, никакого облегчения не наступило. Любаня плакала, пришептывая сквозь слезы:

– Я, главное, ей говорю: «Вероничка, давай я тебе бантики завяжу». А она мне такая: «Не надо. Мне тетя Илона обещала французскую косичку заплести». Антон, что за косичка такая? Где ж я ей Францию тут возьму?

– Будет тебе нагнетать. Давай подстрижем коротко, и делу конец, – предложил муж.

Любаня замотала головой.

– Совсем сдурел? Она же девочка! Я ей: «Молочка хочешь?», а она такая: «Я у тети Илоны поела». Знаешь чего? Господи, как же это? Жареный сыр! Говорит, вкусно. А я попробовала пожарить, у меня весь расплавился, только продукт испортила. А Вероничка мне зло так говорит: «Ты, мама, даже не знаешь, что для этого особый сыр нужен, его тете Илоне с города привозят».

– Хрень какая-то.

– Не хрень, Антон, а… Ой, забыла уже. Ну тоже на букву «х». Только букв больше. Я записала даже.

Любаня порылась в записках, которые валялись на подоконнике. Это были ее деловые бумаги-напоминания, кому из дачников, что и в каком часу принести. Кому молока, кому творога, кому сыра. Того самого, непригодного к жарке.

– Вот, халлуми какой-то…. Ты слышал такое?

– Не слышал и слышать не хочу. Что ты тут сырость развела? Ну проводит время дочь с теткой в шляпе. И что? Та уедет, а Вероника останется. Все уладится, – пообещал Антон.

Легко давать обещания, трудно их исполнять. Особенно когда от тебя ничего не зависит. Что мог сделать Антон, встающий с петухами, чтобы успеть на первый рейсовый автобус? А возвращался он, когда петухи уже спали.

Любаня жалела его и не делилась своей бедой. А может, муж и прав, зря она душу рвет? Ну прилипла ее девочка к той дачнице, так что с того? Как прилипла, так и отлипнет. Что с ребенка взять.

Но материнское сердце болело.

По правде говоря, дачница эта, Илона, была особенная, как завернутая в фольгу единственная конфета на всю коробку. Умом понимаешь, что наверняка эта конфета такая же, как и остальные. А рука тянется взять, проверить. Внутри мерещится загадка, надежда на особый вкус. Рядом с ней Любаня чувствовала себя дешевой карамелькой.

Илона ходила по деревне на каблуках, выбирая дорожки посуше и потверже. У ворот пенсионера Власыча она каждый раз тормозила и задумчиво разглядывала рытвину, словно прикидывая, стоит ли туда наступать. Подумав, поворачивала назад. Власыч краснел и потел, спрятавшись за занавеску. В один прекрасный день рытвина загадочно исчезла под толщей щебенки. Власыч занял место у шторки еще с утра, надеясь урвать благодарную улыбку Илоны. Но та оглядела щебень и повернула назад. Камушки показались вызывающе острыми, они грозили каблукам царапинами.

«Королева!» – подумал Власыч, простив ломоту в пояснице от тяжелых ведер с щебнем. Он еле удержался, чтобы не кинуть ей под ноги свой ватник.

Вот за такой Илоной и увязалась десятилетняя Вероничка.

Красивенькая, с острыми глазками и пытливым умом девочка разительно отличалась от своих братьев. Она единственная из детей училась на одни пятерки. Родители ею гордились, баловали, никогда не ставили ее в один ряд с прочими детьми. Мальчишкам на все вопросы «Почему?» раз и навсегда был дан исчерпывающий ответ: «Потому что она девочка». Девочке полагался лучший кусок, внеочередной поход в кино, новенькое платье. Да и как могло быть не новенькое, если она одна-единственная, ей донашивать не за кем. Не то что мальчишкам, которые подхватывали одежду с плеч старших братьев.

Вероничка в раннем детстве веселила родителей тем, что вставала на любое возвышение – стул в комнате или пенек в лесу – подхватывала подол платья, растягивала его в стороны и торжественно говорила: «Я – королевишна». При этом смотрела свысока (не зря же на стул залезала) и повелительно. Родители млели. Особенно Антон, который живых «королевишен» отродясь не видел.

С годами эти милые спектакли ушли в семейный архив, превратились в воспоминания. Дочка больше не залезала на стул и не растягивала платьице, как «королевишна». Но Любане порой казалось, что она так и не слезла с того стула. Вместо наивной и самозваной «королевишны» в их семье поселилась обычная королева, привыкшая к поклонению и обожанию.

С утра Вероничка торопила мать с завтраком. Ей не терпелось убежать к тете Илоне. Приходила она вечером, часто сытая, садилась смотреть кино и вдруг ни с того ни с сего спрашивала: «А почему у тебя, мама, маникюра нет?» Любаня что-то объясняла, сваливая вину на корову, которую каждый день надо доить, но с того дня, накрывая на стол, старалась прятать руки.

Потом так же прямолинейно Вероничка поинтересовалась, почему Любаня не носит шляпу.

– Как же не ношу? Конечно, ношу! – пыталась оправдаться мать. – Вот же, совсем новая.

И она снимала с вешалки свою холщовую шляпу с широкими обвисшими полями, которые защищали от солнца не только лицо, но и плечи,