— Сказано в писании: «Там, где служители Мои, там и благословение Мое». Вы утверждаете, что с Его благословением может расходиться зараза?

Альмод мысленно выругался. Он мог бы не особо задумываясь процитировать ей десяток мест из писания, смысл которых сводился к простому «на Творца надейся, но и сам не плошай». Когда-то он ради пари выучил Писание наизусть и до сих пор мог воспроизводить страницы по памяти. Но кому и когда удавалось переспорить служительницу Творца?

Кто и когда вообще смог переспорить человека, свято убежденного в своей правоте?

Все же он попытался.

— Благословение Творца со служителями его, но сказано ли это про одежду и воздух? Преподобная мать, я прошу лишь…

— Ваша забота — тело, вот и занимайтесь телесными хворями. Моя забота — души, и я буду делать все, что считаю нужным. Когда речь идет о жизни вечной, остальное не имеет значения.

Альмод проглотил крепкое словцо. Если бы он не пришел к ней с просьбой, никакое уважение к сану не удержало бы его, от души высказал бы все, что он думает и о телесных хворях, и о жизни вечной, и о глупости, с которой, кажется, сам Творец бороться бессилен. А он вовсе не Творец.

— Согласен, хвори — моя забота. Мои плетения не помешают вашим молитвам?

— Никоим образом.

Альмод вернулся в загончик, осмотрел больных, сделал все, что смог, вовсе не так много, как хотелось бы. Дифтерит убивает не столько удушьем, сколько ядом, что создает зараза, а с ядами плетения справлялись не слишком здорово. Целитель в силах разве что заставить погибшие ткани восстанавливаться на пределе возможностей, и остается лишь надеяться, что жизнь все-таки переборет смерть. Закончив, он снова вышел к матери Ульрике:

— Преподобная мать, раз уж мы вспомнили о душе. Я прошу ваших молитв. Заупокойных.

— Да, конечно, — улыбнулась она. — Назовите мне имена.

Альмод начал перечислять, но уже на третьем с ее лица сползла доброжелательность.

— Чистильщики, — сказала преподобная мать, и льда в ее голосе хватило бы на изрядных размеров погреб. — Меня звали к умирающей… Трин. И представили остальных.

Она осенила себя священным знамением.

— Да простит меня Творец, но я не буду молиться за их души.

— Прошу прощения? — выдавил Альмод, совершенно оторопев. Это вообще ни в какие ворота не лезло. — Что значит — не будете?

— Творец запретил молиться о самоубийцах.

— А что, это уже доказано?

Кажется, его привычка не обращать внимания на пересуды сослужила ему дурную службу.

— Как можно что-то доказать, если остались лишь угли? — Ульрика покачала головой. — Доказательств, которые принял бы мирской суд, нет ни у меня, ни у кого другого. Но пожар пошел из комнаты, где они ночевали.

— Из того конца дома, где они ночевали, — поправил Альмод. — Если это действительно так.

Ульрика вздернула подбородок.

— Вы обвиняете меня во лжи?

— Никоим образом. Но вас могли ввести в заблуждение. Тем более, что вас не было в городе, когда это случилось.

— Меня действительно не было. Едва я вышла от чистильщиков, прибежал парнишка с дальней фермы, и мы отправились туда… к счастью, я успела. Но так говорит Харальд, его сын, и те слуги, что сумели спастись. Пожар пошел из комнаты, где ночевали чистильщики.

— Или все же из того конца дома? — настаивал Альмод.

— Не вижу особой разницы. Как бы то ни было, вы ведь не станете спорить с тем, что восемь одаренных справились бы с пожаром, если бы захотели?

Альмод едва не сказал, что не восемь, а семь, а то и шесть, если Трин, для последнего утешения которой звали преподобную мать, к тому моменту скончалась. Интересно, жив ли еще Кнуд, тот парень, что принес в орден весть о гибели Ульвара? Тогда он здорово ею увлекся… И был ведь еще раненый, кроме Трин, Моди кричал «помоги ему», а не «ей»…

— Смотря как горело. Чтобы погасить тлеющий уголь, выпавший из очага, не нужен и дар. Потушить уже разгоревшийся дом, пожалуй, и дюжине одаренных не под силу.

— Но ведь он разгорелся не сразу, верно? — сказала преподобная мать. — И откуда бы взяться огню? Ночь была теплой, очаги не топили. Свечами вы, одаренные, не пользуетесь, не говоря о лучинах.

И в самом деле. Почему он раньше не подумал о том, что дом могли поджечь?

— Если дом подожгли — вы ведь намекаете на это? — то у Хродрика много врагов. Богатство и власть вызывают зависть.

— И вы один из них, верно? — тонко улыбнулась преподобная мать.

— Нам нечего делить, — пожал плечами Альмод, внутренне холодея. Вот, значит, почему Нел решила… Главное, чтобы так же не подумал кто-то другой. — Я просто не хочу никому служить…

— Не беспокойтесь, — снова улыбнулась Ульрика. — Все знают, что огонь пошел изнутри. Люди Хродрика пытались пробиться в ту часть дома — не бросать же гостей на верную гибель. Никто не смог и подобраться. Горело изнутри. И все выглядело так, что именно чистильщики подожгли дом и себя вместе с ним.

Ее лицо снова стало жестким.

— И потому я не буду молиться за души тех, кто сам навек погубил их. И унес еще множество невинных жизней. И вы, господин целитель, должны бы понимать все лучше остальных — я слышала, что вы, не жалея сил…

— Не стоит об этом, — перебил ее Альмод. — Но зачем бы чистильщикам творить этакое… безумие?

Не могли же они рехнуться всей толпой? Усталость после боя и горечь потери иногда в самом деле прорываются не слишком разумными деяниями — кутежами, безудержным развратом, поединками по поводу и без, не зря пустые, да и простые одаренные обычно стерегутся чистильщиков. Но сжечь себя и других? Безумие как есть. В которое Альмод не мог поверить, хоть режь его.

— Я бы сказала «злодеяние», — поджала губы преподобная мать. — Кто знает, что на самом деле происходит в ордене? Никто, кроме чистильщиков, не в силах остановить тварей — но как именно они это делают? Кто знает, какие темные ритуалы нужны?

— Насколько мне известно, — сказал Альмод, очень тщательно подбирая слова, — разрыв в ткани мира, через который проникают твари, закрывается сам собой. Задача чистильщиков — не пустить их сюда.

— Но откуда вам знать точно? — Ульрика вздохнула. — Некоторые из них показались мне очень приятными людьми. Но первое впечатление обманчиво. Неважно, был ли то ритуал или чистильщики просто обезумели от бесконечных сражений… та девочка, Трин, умирала тяжело…

Да уж, можно представить. И все же — нет. Слабых духом в ордене не было. Не выживали слабые. Кто-то из относительных новичков все-таки не выдержал напряжения и рехнулся? Однажды что-то подобное было — парень вдруг решил, что его сосед по комнате — посланец тусветных тварей. Зарезал ночью спящего, а потом бегал по особняку, держа отрезанную голову за волосы, и кричал, что спас мир.