обучения: и просторные классы, и спортзал, и актовый зал, и небольшой школьный стадион, обнесенный, как и все, что принадлежало школе, невысоким металлическим забором.

Но главным ее достоинством, был, как мне казалось, изумительный вид из окон нашего класса, открывавшийся на Кременчугское водохранилище, которое мы иначе как море и не называли.

Как осени дни в сентябре лучезарны,

И как-то особо светлы вечера,

И воздух на солнце густой и янтарный -

Я все это помню, как будто вчера.

Как будто вчера я ходил в эту школу

В сосновом бору на пригорке крутом.

Плескалось внизу рукотворное море,

И спящим котенком лежал волнолом.

Всегда приходил в половине второго

Крылатый корабль и тянул за собой

Два уса воды желтовато-зеленой

Под ласковым небом над тихой водой.

Здесь девочка в белом казалась мне чудом.

Я память о ней навсегда сберегу.

Ах, милая школа, как рвался отсюда,

А нынче вернуться уже не смогу.

Эти строки я написал, когда уже успел соскучиться по школе основательно, с одной стороны, а с другой позабыл почти про все, отчего так хотел убежать.

Наверное, таковы свойства нашей памяти.

Наш класс был, по совместительству, еще кабинетом ботаники и анатомии, о чем свидетельствовали многочисленные кадки растений на подоконниках и гербарии, и муляжи скелетов за стеклянными стенками шкафов, стоящих вдоль двух стен.

Мои новые одноклассники жили в, основном, в двух частях городка. На Верху жили дети строителей ГЭС и были, как правило, приезжими. Их родители первыми получили квартиры в новых домах, привезли сюда семьи, обжились.

Затем некоторые из них уехали строить Киевскую, а потом Каневскую ГЭС, а их дети остались здесь учиться. Ребятам приходилось вести самостоятельную, почти взрослую жизнь.

Другие жили в Табурищах. Это были потомки казаков, их родители не только строили ГЭС, но и вели личные хозяйства с огородами, фруктовыми садами и домашней живностью. Их дети, разумеется, уже на равных участвовали в домашних делах.

Я чувствовал, насколько многие мои одноклассники по своему жизненному опыту были старше меня.

Было одно весьма таинственное занятие, которое объединяло некоторых из этих ребят. То один, то другой приходил в школу сонными, и тогда его подталкивали и, полушутя, спрашивали:

— Сколько?

— Пять (а иногда семь или восемь) — следовал ответ.

Позже я узнал, что ребята по ночам ходили браконьерить на ГЭС, что было весьма рискованным занятием, а рыбу сдавали задешево какой-то старухе-перекупщице.

Еще одно приятное отличие здешней школы, от школы, в которой я учился в Закарпатье — здесь все классы учились в одну смену. Поэтому занятия начинались не очень рано, как мне помнится, часов около одиннадцати.

Мои родители сняли для нас жилье на обочине Табурищ. Поэтому в школу мне приходилось идти сначала по сельским улицам, а потом через парк. Сразу после приезда эти переходы мне очень нравились.

У нас было два маршрута для прохода по парку. Один, более длинный, предполагал проход по тропинке в глубине парка с постепенным подъемом по овражку почти перед самой школой. Другой маршрут обходил парк почти стороной, но по нему нужно было преодолевать крутой подъем в горку, буквально нависающую над домом еще одного моего одноклассника — Вити Нестеренко, смуглого, похожего на цыганчонка.

Пока не опала листва, я неизменно выбирал маршрут подлиннее. Как приятно было шуршать желтыми листьями, образующими на дне оврага глубокие скопления, мягкие, как перины.

Вечером, разумеется, я предпочитал другой маршрут.

Когда выпал снег и на горке его изрядно укатали, выбор стал не таким однозначным: либо выбираться по оврагу, иногда по плохо протоптанной тропинке, либо карабкаться по крутому склону обледеневшей горки.

Я почему вдруг заговорил об этой горке?

На память мне пришли эпизоды с моей одеждой. Я всегда был к ее выбору очень непритязательным. И безропотно носил то, что давала мама, и что можно было купить в магазинах на наши очень ограниченные финансы.

В тот год у меня был новый костюм, потому что из старого я быстро вырос.

Костюм сшил наш хозяин из странной ткани, похожей на тонкое байковое одеяло. Кроме того, на мне было длинное, сшитое на вырост пальто из отцовского отреза на офицерскую шинель.

Дополняли мою экипировку высокие шнурованные ботинки на очень толстой резиновой подошве с глубоким как у грузовика протектором.

Вероятно, мама купила их где-то на барахолке, и были они, возможно, еще трофейные или попавшие к нам по «ленд-лизу». Мы их в шутку называли гд, что составляло аббревиатуру от не совсем приличного слова: говнодавы.

В своих гд я запросто преодолевал эту скользкую крутую горку, чем, наверное, вызывал черную зависть у моих одноклассников.

Помню, я очень жалел, когда они мне стали тесны.

Мира

— Кумохин, срочно зайди ко мне в учительскую, — громко на весь класс возвестила Мира Израилевна на последней перемене.

Предчувствуя недоброе, я побрел в учительскую. Кроме нас в ней уже никого не было.

Я остановился почти у самой двери, прислонившись к стенке. Учительница оперлась вытянутой рукой о стену, как бы препятствуя моей попытке сбежать.

— Кумохин, я знаю, что вчера вечером двое моих учеников распивали алкоголь возле райсовета. Скажи мне, кто это был!

— Ну, если Вы знаете, зачем же тогда я? — ответил я тихо.

— Да, я знаю, но я хочу услышать эти имена от тебя. Говори, же! — продолжала наседать Мира, видимо, не теряя надежды сломать меня.

Я терпеть не могу, когда на меня кричат.

— Нет, — ответил я уже громче.

— Ах так, тогда ты скажешь мне перед всем классом, — заявила она и потащила меня за рукав на выход.

Последним, шестым, был урок литературы, однако никакой литературой у нас и не пахло.

— Ребята, — начала Мира, как всегда громко и четко выговаривая каждый слог, — вчера у нас произошел безобразный случай. Двое учеников из нашего класса распивали алкогольные напитки возле здания Райсовета. И сейчас Кумохин расскажет нам, кто это был!

В классе воцарилась жуткая тишина.

— Встань! — я медленно поднялся.

— Говори! — я молчал.

Тут учительница увидела, что ученик, которого она даже и всерьез не воспринимала, рассчитывая устроить показательный эксперимент с признанием, очной ставкой и мало ли чем еще, этот хлюпик, этот «маменькин сынок», — он улыбался!

Я сам не знаю, как это у меня получилось. Ведь до сих пор я никогда не спорил с учителями. Да, честно говоря, у меня и поводов не было.

Я хорошо учился, никогда не нарушал дисциплину, был тихим, послушным мальчиком.

Но эта красивая женщина требовала от меня невозможного — предательства.

И тогда