– А то, что одесские бабы умудрились в круиз попереться с этими сумками. Как выползли с ними в Италии, в Генуе или в Неаполе… Запрет же, лицензию нужно иметь и согласие этих звезд. Такой скандал поднялся! За одну ночь все в колхозе позакрывали. На время попритихли, пережидали, барыши подсчитывали, карманы пухли от денег. А потом опять разошлись на полную катушку. И им все можно. Я тебя прошу, там, наверху, все знают и покрывают, дележка идет, а так попробуй столько честно заработать. Кто ж руку поднимет на знаменитого героя, он же гордость Одессы, всей страны гордость.

Наталья поднялась из-за стола, подошла к окну и настежь распахнула его. Свежий теплый ветер вихрем ворвался в комнату и обласкивал стены с картинами неизвестных мне художников. Большей частью это были пейзажи и красивые уголки Одессы в неожиданном ракурсе.

– Друзья дарят, – пояснила Наталья, заметив мое любопытство. – Вот эту – закат на море – на работе преподнесли в день рождения. А ты, Оля, вроде в детстве рисовала?

– Было дело. Дурочка, забросила. И музыку тоже. Все забросила с этой чертовой работой. В театре уже года два не была.

– Ой, борщ уже скипел, – она снова удалилась на кухню и вернулась с кастрюлей, двумя тарелками, чесночком и буханкой украинского хлеба. – Тарелку осилишь?

Я кивнула головой, захотелось горячего, на сухомятке уже два дня.

Мы смачно уплетали борщ, он действительно оказался очень вкусным, приправленный разной зеленью, откусывали по дольке от головки чеснока, не боясь запаха, не целоваться же нам сегодня. Солнечный напиток взбодрил, отогрел наши раненые души, и язычок развязался. Болтали на разные отвлеченные темы, даже вспомнили человека, в честь которого торт с коньячком, который мы попивали, назвали. Что ему плохо у себя жилось, Париж такой величавый, зачем его засосало в Россию, вот выходит: один француз все рушил, дыма от Москвы горящей наглотался, едва ноги отмороженные унес, а другой, Дюк Ришелье, нашу Одессу как отстроил, красавица не хуже Парижа. Так и продолжали бы, пока Наталья не стала рассказывать, что в ее розничном комбинате сегодня семь ваканский на директоров. Пожалуйста, идите, с высшим образованием, средним, даже без образования, милости просим. Так не идут. А кто пойдет, если охоту начали на плодоовощную торговлю, вся Одесса об этом талдычит.

– Я хотела уйти еще год назад, так директор комбината на колени передо мной стал. Из райкома прибежали, что вы такое удумали, мы вас не отпустим, вы наш передовик, а исполкомовские как засуетились, «жигули» эти мне по разнорядке подписали, якобы я купила их по госцене. Хороша госцена! Их бумажкой только задницу можно было подтереть, и то не вышло бы: бумага толстая, почтовую открытку сунули, как будто бы я там в очереди стояла несколько лет и очередь эта, наконец, подошла. Ты не знаешь, как записаться в такую очередь? Нет? Ну и я не знаю. Кто их продает по госцене? Когда с рук подержанные рвут и цену закатывают в два раза больше, чем за новые. Этих, падлы, не берут за жопу. А такого, как Лейбзон, дай бог ему силы все пережить там, взяли. Ну и что? Теперь и у вас в конторе хоть шаром покати. С планом-то как быть, на чем сделать? Что, ваш новый так развернется? Да не смеши! Хана всем, всему городу.

Наболело у женщины или маску честной на себя нацепила? Не похоже, что прикидывается. В принципе она права. У нового назначенца, которого нам на днях прислали, кишка тонка все раскрутить, чтобы где-то на стороне товар добыть, план выполнить. Он не знает, с какого конца зайти, человек же совсем из другой оперы, по парткабинетам или исполкомовским ошивался, указания налево-направо раздавал и в президиумах на разных собраниях красовался. Ему сунут пару копеек, он еще девок полапает, машина под задницей, и рад. А магазины пустые, немного одной тухлой прошлогодней картошки и квашеной вонючей капусты осталось. Так работайте, товарищи, труд облагораживает человека.

– Специалистов убрали, а незнаек своих на их место сунули, думают, место хлебное, – Наталья вновь вся была взвинчена. – Да только они ничего сделать не могут. Но машина заведена, хода назад нет, кто признается, что глупость допустили, все свалят на этих бедных маланцев, это они, гады, довели ситуацию до такой.

Черт возьми, почти о том же я сама все время думала, но как-то не решалась вслух говорить. Маланцы довели, а тот же Мельничук с нашего первого склада, значит, чистюля, прямо-таки ангел? Живет припеваючи, усы по выходным красит, перед начальством стелется, девкам хочет нравиться. И на втором складе, ситуация один к одному: евреев товароведов и кладовщиков закрывают, а Харькова не трогают. А ведь пьянь беспробудная и бездельник, ни за что не хочет отвечать, все на своих подчиненных перекладывает, руководитель хренов. И только на четвертом, где, даже если и хотелось бы, не на чем нажиться, потому что нет ничего, кроме овощной тухлятины, русского Ваньку повязали, напоказ Чупринина и его помощницу Ирочку сажают. Лейбзона жалко. Он ходил как оборванец, вечно голодный, неухоженный. Не по своей воле он действовал, его заставляли обслуживать всю эту королевскую рать, с его рук кормились, иначе вон отсюда, жидовская морда. А теперь они в стороне, знать ничего не знаем. Не пощадили! Мзду свою получат, в лицо улыбаются, ой, вы что, большое спасибо, а за спиной ненавидят, компромат собирают. Не они ли настрочили эти доносы, и теперь нас всех подряд таскают.

– Ладно, Оля, давай еще по одной. Чтобы у нас все было и нам за это ничего не было! – Наталья вдруг обняла меня и чмокнула в щечку.

Я и сама давно хотела сменить пластинку, разговоры о делах в конторе, нашем уголовном деле больше слышать не могла.

– Наташа, извини меня за такой нетактичный вопрос, но как получилось, что ты так рано родила? Влюбилась до беспамятства, или что-то случилось?

– Случилось, подруга, случилось. Все эта турбаза, будь она неладна.

Наталья рассказала, как познакомилась там с одним мальчиком, он жил по соседству с ней, через улицу. Она стеснялась ему признаться, что торгует на пляже тем, что подвернется. Вечерами иногда вырывалась на свиданку. Но вот один раз не пришла, другой, так он через забор перелез сам. Вдвоем и пшенку в казане наварили, и ей живот. А как только прознал про это, так в кусты и сиганул. Наташина бабушка пыталась с его мамочкой по-человечески поговорить. Куда там, всем семейством стали на дыбы: с кем ваша шлюха нагуляла, пусть к тому и пристраивается. А их святой ребенок еще девственник, и они не позволят ему портить жизнь.

– А знаешь, бабушка меня не ругала. Ни слова упрека. Со мной к врачу пошла, хотели избавиться, но срок большой уже был, так и родила. Без мужа, совсем девчонка, так еще и двойня. А бабка радовалась: наконец в нашем роду хлопцы пойдут, а то одни девки, мы всем еще утрем нос. Давай помянем ее.

Как отказать? Я хлебнула коньяк залпом, почувствовала, как тяжесть потекла по ногам. Странно: тело пьяное, а голова чиста, как горный хрусталь. Наташа продолжала изливать мне душу:

– Знала бы ты, как нам было тяжело. Сколько я вынесла унижений, обид. Если бы не мои поросята, их замурзанные мордашки, мои голопузики… Веришь не веришь, решила уже руки на себя наложить. Стою, смотрю вниз на черную воду, жуть, а в животе эти, словно почувствовали неладное, зашевелились. Я и отступила от края.