— По мне, лучше бы поздно.

Лини опять ухмыльнулась.

— А по мне, наоборот. Ты-то сумеешь его осадить. Ну как, помассировать тебя?

— Потом.

— Кто-нибудь слышал «катюша»?— спросил Андрей.

Все покачали головами.

— В конце концов, что за разница, чьи эти орудия? — рассудил Норберт вслух.— Ясно одно: сейчас русские ближе, чем были позавчера. Остальное неважно.

— Юрек! —вдруг воскликнула Клер.— Зеркало!

В комнате сразу же воцарилась напряженная тишина. Медленно, театральным жестом Юрек извлек из кармана прямоугольное зеркальце и, чуть улыбаясь, оглядел остальных.

— С кого начнем?

Лини показала на Клер:

— Она вспомнила первая.

Когда Юрек направился к Клер, на нее вдруг напал нервный смешок. Неожиданная эта реакция удивила ее еще больше, чем остальных, потому что была совершенно непроизвольна. Она даже не протянула руки за зеркальцем, сидела, уставясъ в одну точку, и хихикала.

— Эй, что это на тебя нашло? — удивилась Лини. Ее тоже стал разбирать смех.

— Сама не знаю...

Клер затряслась всем телом. Выглядело это до того нелепо, что остальные так и покатились со смеху. Чем судорожней смеялась Клер, тем громче заливались остальные, комната сотрясалась от утробного смеха — и вдруг он стих: хихиканье прекратилось так же внезапно, как началось. Клер сидела неподвижная, безмолвная, по впалым щекам катились слезы.

— Ой, ну что за дурочка!—Лини порывисто обняла ее одной рукой.— Чего ты так боишься посмотреться в зеркало?

— Я увижу там мусульманку,—еле слышно выговорила Клер.—• Не хочу!

— Скажите какое тщеславие!

Андрей заговорил по-русски — горячо, нежно:

— Вы увидите там женщину, которая в моих глазах — красавица.

Губы Клер чуть дрогнули в благодарной улыбке, но она покачала головой.

— О господи, что за чувствительность!—воскликнула Лини.— Юрек, давай его сюда.— Улыбаясь, она поднесла зеркальце к глазам, и у нее перехватило дыхание, на лбу пролегли глубокие складки. После короткого молчания она пробормотала:—Да-a, красавицей я никогда не была, но все-таки...— И, возвращая зеркальце Юреку, с грустью добавила:—Может, Клер и права. Лучше сначала поправиться хоть немного.

Юрек, успевший тем временем разглядеть себя, сообщил куда более веселым тоном:

— А я не особенно переменился. Я был в лагере не так долго, и мне кое-что удавалось «организовывать».— Он вертел зеркальце, стараясь получше рассмотреть чуть отросшие волосы.— Седины нет, значит, еще могу быть школьником, та-а-к?—-Он рассмеялся, протянул зеркальце Андрею: — Поглядишь на себя или тоже боишься?

— Я не боишься,— ответил Андрей, но, когда он увидел свое отражение, улыбка его превратилась в гримасу боли. Он затряс головой, что-то пробормотал по-русски, потом, ни на кого не глядя, сердито протянул руку с зеркалом.

Отто занервничал:

— Ну что, родная мать не узнала бы, а? Эй, Норберт, ты или я?

— Давай сперва ты,— ответил Норберт с коротким принужденным смешком.— Меня что-то не очень тянет.

Отто, явно сделав над собой усилие, взял зеркало.

— Представить себе не можете, ха-ха, какой я был прелестный малыш.— И, рассмеявшись вместе с другими, добавил:—Хорошо еще, что я сейчас как следует подзаправился. После семи лет для такого зрелища надо набраться сил.— И он быстрым движением поднес зеркальце к глазам. Лицо его выразило крайнее недоумение. Он все смотрел и смотрел на себя, затем повернулся к Норберту, словно бы ожидая, что тот объяснит ему необъяснимое, и снова уставился в зеркало. У него вырвался полузадушенный крик:—Но ведь мне только двадцать четыре!—И он завыл, запричитал, будто у открытой могилы.— Нет, не могу поверить. Не узнаю себя. В последний раз я видел в зеркале мальчика, а это тридцатипятилетний мужчина. Неужели я выгляжу на тридцать пять? — И, повернувшись к остальным, крикнул совсем по-детски:—Ужас какой! Вот ужас, а?

В его словах каждый почувствовал отзвук своего собственного заветного желания — бесплодной надежды обратить время вспять, чтобы погибшие были живы, чтобы страшные злодеяния, свидетелями и жертвами которых они стали, не были совершены.

— Ах, Отто! — воскликнула Клер с острой жалостью.— Все мы выглядим старше своего возраста. Но дайте срок — отдохнете, поправитесь, волосы отрастут, и вы будете выглядеть ненамного старше своих двадцати четырех.

— Нет, я и выглядеть буду старше, и в самом деле буду старше! — в отчаянии выкрикнул он.— У меня украли юность, лучшие годы жизни, их уже не вернуть, они пропали!

И Отто молча сунул зеркало Норберту и сел, закрыв лицо руками,— жалкая, скрюченная фигурка.

Норберт постоял’ молча глядя на него. Потом повернулся к Лини:

— Ответьте мне совершенно прямо: на сколько я выгляжу, а? Голос ее прозвучал очень мягко, даже как-то виновато:

— Примерно на сорок пять, Норберт.

Он кивнул.

— Что ж, ничего удивительного. А вообще не так уж это страшно.

— А сколько вам на самом деле?

— Тридцать семь.— Он поднял зеркало. Прошла долгая секунда.— Нет, не так уж страшно,— повторил он.— Передо мной человек, которому удалось выжить там, где гибли многие. Да притом еще люди получше его. Он мог давно превратиться в пепел — а вот ведь жив. Его могли кастрировать, он мог стать калекой от побоев, но ему везло, поверить трудно, как ему фантастически везло. Теперь он снова может попасть домой, вольно дышать, радоваться жизни, работать, иметь семью...

Отто вскинул на него глаза.

— Спасибо за нравоучение,— сказал он сердито и горько.— Все сразу же стало на свои места, просто замечательно...

— А тебя и надо поучать, болван несчастный,— обрушился на него Норберт.— Все мы потеряли лучшие годы и еще много чего. Но оплакивать их? Нет уж, к черту! — Он перевел взгляд на Лини, и в голосе его зазвенела радость:— Во тьме ночи мы повторяли: «История похоронит фашистов». И вот оно, свершается у нас на глазах, мы дожили до этой минуты. Так о чем же плакать? Не о чем, черт побери. В этом зеркале я вижу счастливого человека — вот так!

— Ш-ш! — сказал Андрей.— «Катюша»!

Сквозь гул тяжелых орудий все услышали далеко в небе отрывистый зловещий вой — это один за другим на огромной скорости неслись реактивные снаряды.

— Вот! — радостно воскликнул Андрей.— Так поют «катюша».

С едва заметной дрожью в голосе Клер сказала:

— А я бы их назвала по-другому: «банши».

— Как-как? — удивилась Лини.— Это что такое?

— А это из ирландского фольклора, женские духи, они воют по ночам, предрекают человеку смерть.