за отступлением немцев и ни разу не подумала об опасности. Не на шутку встревожившись, она стала медленно переводить. Едва она кончила, Андрей гневно направил палец на Норберта.

— Вот ты,— заговорил он резко,— двенадцать лет ты был в концентрационный лагерь, и когда ты видел немец с автомат, ты боялся, да? Почему же ты не боялся немец там, на дороге?

Норберт, наморщив лоб, сосредоточенно думал. Потом развел руками.

— Сам не знаю,— пробормотал он и смущенно поглядел на остальных.— Нам надо быть начеку, это факт.

— Андрей прав! — решительно подхватила Лини.— Конечно, они могут сюда нагрянуть! Что это мы, в самом деле?

— А ничего! — закричал Отто. Белый от злости, подскочил он к Андрею.— Может быть, ты и спятил, тебе виднее. Только нас в компанию не бери. Мы увидели, что вермахт драпает, и обалдели от радости. Что ж тут такого? Ведь это вполне естественно! Что ты тут, черт побери, увидел ненормального? Да мы этого дня ждали годы и годы, скажешь — нет?

— Значит, ты считаешь, здесь для нас очень безопасно, да? — насмешливо спросил Андрей.— Гитлер присылал к тебе письмо, обещал?...

— Мы нигде не можем быть в безопасности, пока не придут русские,— желчно перебил его Отто.— Но ты можешь нам предложить более надежное убежище? В деревне немцев не было с осени. А ты сам сейчас видел — мимо шли целые полки, верно? Черт подери, это у тебя мозги воспалились, а не у нас!

К ним подошел Норберт, сказал спокойно и твердо:

— Давайте-ка присядем и потолкуем! — То была не просьба, а приказ, в нем была сила — та самая, что помогла Норберту выдержать двенадцать лет лагеря,— и оба спорщика тотчас же подчинились. Бросив взгляд в окно, на опустевшую дорогу, Норберт сказал:—Юрек, покарауль, а?— Потом сел, привалился спиной к стене, поскреб подбородок и мгновенье пристально смотрел на Андрея и Отто. Вспомнив, каким Норберт был утром, когда они только проснулись, Лини поразилась: теперь это был совсем другой человек. Взгляд голубых глаз стал холодный, жесткий; сильное лицо отвердело, казалось железным— оно подбадривало, но вместе с тем как-то отпугивало. Такое вот железное лицо может поддержать в тебе дух, решила она, но целовать его не захочешь.— Все за одного, один за всех — так, да? — негромко проговорил Норберт.— Может, будем помнить об этом, а не кидаться друг на друга, как петухи? — И опять слова его прозвучали как приказ, а не как просьба.— Отто, по-моему, все, что ты говорил, толково. Но ты одного не учел — как раз того, что беспокоит Андрея. Не знаю, как ты, но я, безусловно, дал маху. Вот мы тут все время глядим на дорогу, а мне ни разу даже в голову не пришло, что один из танков может вдруг свернуть сюда, к заводу. Нету ведь такой международной конвенции, которая бы это запрещала, а, Отто?

Отто развел руками: нету, мол.

— Кто-нибудь из вас предвидел такую опасность? — спросил Норберт. Он подождал ответа, но все молчали, и он снова заговорил:— Конечно, это вовсе не значит, что все мы рехнулись; тут ты, положим, хватил, Андрей. Отто верно говорил: мы все обалдели от радости. А ведь в самом деле здорово, а? Но в одном ты прав. Что-то больно мы размагнитились. После Освенцима мы здесь словно на перине нежимся. А спать-то нам как раз и нельзя. Значит, надо решить: что будем делать, если на дороге с нова появятся войска? — Он обежал всех взглядом.— Есть у кого-нибудь соображения на этот счет?

— Да-да! — поспешно сказал Андрей.— Есть.

Отняв ладонь от уха, он повернулся к Клер, решительно, горячо заговорил по-русски. У него три предложения, и он на них настаивает, потому что твердо уверен: сейчас им грозит чрезвычайная опасность. Завод почти у самой дороги и сразу бросается в глаза. До сих пор это было отличное убежище, но в любую минуту оно может превратиться в ловушку, и тогда им отсюда живыми не выйти. Поэтому первое его предложение такое: пусть Кароль постарается найти в деревне несколько семей, которые согласились бы их спрятать. Юрек должен идти к Каролю сейчас же, не дожидаясь темноты. Лучше всего, если таких семей будет шесть — на каждую семью по человеку, но если найдется хотя бы один дом, где согласятся принять, скажем, Клер и Лини, это все-таки лучше, чем ничего. Как бы там ни было, едва стемнеет, завод должны покинуть все.

— Ну так,— сказал он напористо,— переведите пока вот это.

С тем, что Каролю надо подыскать семьи, где их примут, все сразу же согласились. Но когда стали решать, нужно ли Юреку идти к нему немедленно, не дожидаясь темноты, разгорелся ожесточенный спор. Лини и, к общему удивлению, Отто поддержали Андрея. Но Юрек был решительно против: ведь надо думать не только о своей безопасности, но и о безопасности человека, который им так помогает. Какой-то чужак средь бела дня идет от завода к деревне, а это метров полтораста, и входит в дом Кароля — его же вполне могут заметить, притом многие. И кто знает, к чему это приведет! Мало того, если Кароль увидит, что они не держат слово, что на них нельзя положиться, он, может, испугается и вообще перестанет им помогать. Норберт энергично поддержал Юрека: все верно, да и немцев сейчас на дороге не видно, так что нечего устраивать панику. А часов через пять- шесть уже стемнеет.

Проголосовали: Лини воздержалась, Отто перешел на сторону Юрека и Норберта, и только Андрей упорно стоял на своем. Лицо у него было такое, что Клер мысленно улыбнулась. «Да ты, оказывается, упрямец!» — подумала она.

Другие предложения Андрея повергли Клер в уныние. Если на дороге снова появятся немцы, все должны выпрыгнуть из окна на заводской двор, бежать в лес и отсиживаться там, покуда дорога не очистится. И вообще, пока для них не подыщут убежища в деревне, надо каждую ночь уходить в лес. Потому что здесь их могут застигнуть врасплох во время сна.

Когда Клер кончила переводить, наступило продолжительное молчание. Всех охватил ужас — в том, что предлагал Андрей, была своя логика, достаточно убедительная. Наконец Лини рассмеялась коротким невеселым смехом:

— Ох, Андрей, лекарство-то страшнее самой болезни. По мне, уж лучше получить пулю здесь, в тепле, чем насмерть замерзнуть в лесу.

Но у Андрея и на