(Цинциннат нашел у себя в кармане серебряную бумажку от шоколада и стал ее мять.)

-- И вот, господа, для того, чтобы наладить самые дружеские отношения с приговоренным, я поселился в такой же мрачной камере, как он, во образе такого же, чтобы не сказать более, узника. Мой невинный обман не мог не удаться, и поэтому странно было бы мне чувствовать какие-либо угрызения; но я не хочу ни малейшей капли горечи на дне нашей дружбы. Несмотря на присутствие очевидцев и на сознание своей конкретной правоты, я у вас (он протянул Цинциннату руку) прошу прощения.

-- Да, это -- настоящий такт, -- вполголоса произнес директор, и его воспаленные лягушачьи глаза увлажнились; он достал сложенный платок, поднес было к бьющемуся веку, но раздумал, и вместо того сердито и выжидательно уставился на Цинцинната. Адвокат тоже взглянул, но мельком, при этом беззвучно двигая губами, ставшими похожими на его почерк, то есть не прерывая связи со строкой, отделившейся от бумаги и вот готовой опять побежать по ней дальше.

-- Руку! -- побагровев, с надсадом крикнул директор и так треснул по столу, что ушибся.

-- Нет, не заставляйте его, если не хочет, -- сказал спокойно м-сье Пьер. -- Это ведь только проформа. Будем продолжать.

-- Кроткий! -- пророкотал Родриг Иванович, бросив из-под бровей влажный, как лобзание, взгляд на м-сье Пьера.

-- Будем продолжать, -- сказал м-сье Пьер. -- За это время мне удалось близко сойтись с соседом. Мы проводили...

Цинциннат посмотрел под стол. М-сье Пьер почему-то смешался, заерзал и покосился вниз. Директор, приподняв угол клеенки, посмотрел туда же и затем подозрительно взглянул на Цинцинната. Адвокат в свою очередь нырнул, после чего всех обвел взглядом и опять записал. Цинциннат выпрямился. (Ничего особенного -- уронил серебряный комочек.)

-- Мы проводили, -- продолжал м-сье Пьер обиженным голосом, -- долгие вечера вместе в непрерывных беседах, играх и всяческих развлечениях. Мы, как дети, состязались в силе; я, слабенький, бедненький м-сье Пьер, разумеется, о, разумеется, пасовал перед могучим ровесником. Мы толковали обо всем -- об эротике и других возвышенных материях, и часы пролетали, как минуты, минуты, как часы. Иногда, в тихом молчании...

Тут Родриг Иванович вдруг гоготнул:

-- Impayable се [32], разумеется, -- прошептал он, несколько запоздало оценив шутку.

-- ...Иногда, в тихом молчании, мы сидели рядом, почти обнявшись, сумерничая, каждый думая свою думу, и оба сливались как реки, лишь только мы открывали уста. Я делился с ним сердечным опытом, учил искусству шахматной игры, веселил своевременным анекдотом. Так протекали дни. Результат налицо. Мы полюбили друг друга, и строение души Цинцинната так же известно мне, как строение его шеи. Таким образом, не чужой, страшный дядя, а ласковый друг поможет ему взойти на красные ступени, и без боязни предастся он мне, -- навсегда, на всю смерть. Да будет исполнена воля публики! (Он встал; встал и директор; адвокат, поглощенный писанием, только слегка приподнялся.) Так. Я попрошу вас теперь, Родриг Иванович, официально объявить мое звание, представить меня.

Директор поспешно надел очки, разгладил какую-то бумажку и, рванув голосом, обратился к Цинциннату:

-- Вот... Это -- м-сье Пьер... Brief... [33]Руководитель казнью... Благодарю за честь, -- добавил он, что-то спутав, -и с удивленным выражением на лице опустился опять в кресло.

-- Ну, это вы не очень, -- проговорил недовольно м-сье Пьер. -- Существуют же некоторые официальные формы, которые надобно соблюдать. Я вовсе не педант, но в такую важную минуту... Нечего прижимать руку к груди, сплоховали, батенька. Нет, нет, сидите, довольно. Теперь перейдем... Роман Виссарионович, где программка?

-- А я вам ее дал, -- бойко сказал адвокат, -- но впрочем... -- и он полез в портфель.

-- Нашел, не беспокойтесь, -- сказал м-сье Пьер, -итак... Представление назначено на послезавтра... на Интересной площади. Не могли лучше выбрать... Удивительно! (Продолжает читать, бормоча себе под нос.) Совершеннолетние допускаются... Талоны циркового абонемента действительны... Так, так, так... Руководитель казнью -- в красных лосинах... ну, это, положим, дудки, переборщили, как всегда... (К Цинциннату.) Значит -послезавтра. Вы поняли? А завтра, -- как велит прекрасный обычай, -- мы должны вместе с вами отправиться с визитом к отцам города, -- у вас, кажется, списочек, Родриг Иванович.

Родриг Иванович начал бить себя по разным частям ватой обложенного корпуса, выпучив глаза и почему-то встав. Наконец листок отыскался.

-- Хорошо-с, -- сказал м-сье Пьер, -- приобщите это к делу, Роман Виссарионович. Кажется, все. Теперь по закону предоставляется слово...

-- Ах, нет, c'est vraiment superflu... [34]-- поспешно перебил Родриг Иванович. -- Это ведь очень устарелый закон.

-- По закону, -- твердо повторил м-сье Пьер, обращаясь к Цинциннату, -- предоставляется слово вам.

-- Честный! -- надорванно произнес директор, тряся щеками.

Последовало молчание. Адвокат писал так быстро, что больно было глазам от мелькания его карандаша.

-- Я подожду одну полную минуту, -- сказал м-сье Пьер, положив перед собой на стол толстые часики.

Адвокат порывисто вздохнул; начал складывать густо исписанные листики.

Минута прошла.

-- Заседание окончено, -- сказал м-сье Пьер, -- идемте, господа. Вы мне дайте, Роман Виссарионович, просмотреть протокол, прежде чем гектографировать. Нет -- погодя, у меня сейчас глаза устали.

-- Признаться, -- сказал директор, я иногда невольно сожалею, что вышла из употребления сис... -- Он в дверях нагнулся к уху м-сье Пьера.

-- О чем вы, Родриг Иванович? -- ревниво заинтересовался адвокат. Директор и ему шепнул.

-- Да, действительно, -- согласился адвокат, -- впрочем, закончик можно обойти. Скажем, если растянуть на несколько разиков...

-- Но, но, -- сказал м-сье Пьер, -- полегче, шуты. Я зарубок не делаю.

-- Нет, мы просто так, теоретически, -- искательно улыбнулся директор, а то раньше, когда можно было применять...

Дверь захлопнулась, голоса удалились.

Но почти тотчас явился к Цинциннату еще один гость, библиотекарь, пришедший забрать книги. Его длинное, бледное лицо в ореоле пыльно-черных волос вокруг плеши, длинный дрожащий стан в синеватой фуфайке, длинные ноги в куцых штанах -- все это вместе производило странное, болезненное впечатление, точно его прищемили и выплющили. Цинциннату, однако, сдавалось, что, вместе с пылью книг, на нем осел налет чего-то отдаленно человеческого.