— Он говорит, что вы можете вернуться в дом мистера и миссис Хейден, миледи.

Шад выгоняет меня! Он, должно быть, убежден в моей неверности.

— Почему? — Мой голос едва слышен.

— У него оспа, миледи.

Услышав шум за спиной, я понимаю, что Уидерс кинулась к двери.

— Я не останусь в этом доме, миледи. Доброй ночи, миледи.

Она проскакивает мимо Робертса, и я рада, что мне не придется ее увольнять, хотя сейчас эта победа кажется мелкой и незначительной. Я снова обретаю голос.

— Оспа?!

Робертс кивает.

— У него волдыри на лбу и ужасная лихорадка. Он не позволил мне остаться с ним.

Я встаю.

— Мы должны уложить его в постель. Я помогу вам. Вы послали за врачом? Хорошо. — Потом я вспоминаю, что Мэрианн говорила мне о своих детях. — Робертс, вы уверены?

— А что еще это может быть, миледи? Я пришлю служанку помочь вам упаковать вещи.

— Хорошо, но сначала принесите мне перо и бумагу в маленькую столовую. Я должна написать миссис Шиллингтон.

Он кланяется и поспешно выходит из комнаты.

Оспа. Я помню женщину в деревне, перенесшую эту болезнь.

Слепая, со скрюченными от шрамов пальцами, она была похожа на древнюю старуху. Ей было двадцать пять.

Я молю Бога, чтобы я оказалась права и это не оспа.

— Милорд, вы должны лечь в постель.

Я уснул за письмом. Не то чтобы уснул, но погрузился в грезы, населенные моими мертвыми товарищами по флоту, моим братом, странными людьми и ситуациями. Иногда в видения врывается голос Робертса, говорящий, что я должен встать и идти в постель. Я прогоняю его.

— Если я заразился, то заразился, милорд. Теперь это без разницы.

И Шарлотта. Слава Богу, в последние ночи мы не делили постель, и она избавлена от этой беды.

— Она ушла? Ее сиятельство.

— Да, милорд.

Робертс говорит не слишком уверено. Потом поднимает меня со стула, подставив плечо. Комната кружится перед глазами, и я рад опереться на него.

— Вам надо лечь в постель, милорд.

— Письмо, что я написал… Сожги его. Все, что может опозорить семью. — Я даже не уверен, что написал, но смутно помню, что писал Шарлотте, и знаю, что, возможно, пожалел бы о своих словах, если бы выжил.

— Да, милорд.

Несколько шагов из кабинета через гардеробную в спальню — те несколько шагов, которые я не мог заставить себя сделать в ту ночь, когда спал один, теперь я этому и рад, и сожалею об этом, — занимают часы, или это только кажется.

Я падаю на кровать. Простыни прохладные, благословенно прохладные.

Робертс изо всех сил старается снять с меня одежду и надеть через голову сорочку. Я пытаюсь ему помочь, но только мешаю.

От холодных простыней я зябну, потом горю огнем, жарким и мучительным, словно пламя ада. Я там окажусь?

Снова возникают видения. Мой корабль горит, рушатся мачты, кричат раненые, я погружаюсь в ледяную воду, у меня стучат зубы.

— Милорд, врач пришел.

Сжав запястье Робертса, я вижу новые волдыри между пальцами.

Одетый в черное врач стоит в дверях, прикрывая лицо носовым платком.

— Я проинструктирую вашего слугу жечь пастилки против инфекции, милорд.

Он осторожно проходит в комнату и вытаскивает из сумки инструменты, которые я в последний раз видел у коновалов.

— Я рекомендуют также клизму и небольшое кровопускание, это очень поможет вашему сиятельству.

Выражениями времен военно-морской службы я гоню его из комнаты вместе с инструментами и пилюлями.

Врач выпрямляется:

— Если вы отвергаете науку, милорд, для вас мало надежды.

Я снова прошу его уйти и подкрепляю свои слова действием, швырнув в него графин с водой.

— Ох, сэр, — говорит Робертс.

— И ты тоже уходи. Принеси мне бренди. И оставь меня здесь умирать.

Поскольку я решил, что умру. Я хочу умереть, чувствуя себя с каждой минутой все хуже.

Робертс появляется с бутылкой бренди, бокалом и новым графином воды. У него на глазах слезы.

— Ты добрый парень, Робертс. Я не забыл тебя в завещании. А теперь оставь меня. — Зубы у меня стучат, меня сотрясает озноб.

Не важно. Я знаю, что скоро начнется жар, и сбрасываю одеяло и сорочку, которая трет кожу. Горячие бугорки усыпали все тело и дьявольски чешутся.

Бренди помогает мало.

Дверь спальни снова открывается.

— У вас не оспа.

Я хватаю одеяло, чтобы прикрыться.

— Я приказал вам отправляться к родителям, мэм. А теперь оставьте меня. Дайте спокойно умереть.

Шарлотта делает несколько быстрых шагов к кровати.

— Шад… сэр… это не оспа.

— Оспа. Я умираю. Уйдите.

— Ваша сестра говорит…

Слезы наворачиваются мне на глаза. Моя бедная сестра. Ей предстоит потерять второго брата.

Я утыкаюсь лицом в подушку.

— Выйдите из моей спальни.

— Ваша сестра говорит, что ей, вашему брату и вам делали прививку. Разве вы не помните? Хирург надрезает руку и втирает в нее какую-то гадость.

— Нет, не помню. Я устал. Пожалуйста, уйдите. Шарлотта протягивает мне сброшенную сорочку.

— Но она также сказала мне, что вы не болели ветрянкой.

Я отбрасываю сорочку.

— Ветрянкой болеют дети. Пожалуйста, оставьте меня.

— Она сказала, что вас отправили играть с детьми егеря, чтобы вы заразились.

Это я помню. Мы бегали и ужасно перемазались, мне было приблизительно пять, и дочка егеря, моя ровесница, вся покрытая белыми пузырьками, поцеловала меня и сказала, что выйдет за меня замуж. Однако к концу дня она бросила меня ради моего семилетнего брата, и позже он хвастался, что она показала ему пузырьки на попе.

Вскоре после этого брат и сестра заболели. А я — нет.

Моя племянница, припоминаю, недавно перенесла подобное недомогание. Однако…

— У меня оспа, — настаиваю я. — Я умираю.

— Взрослые переносят болезнь гораздо тяжелее, чем маленькие дети. Ваша сестра сказала, что ваша племянница недавно хворала, и я подозреваю, что вы заразились от нее. Так что вы не умрете.

— Как хотите. — Я делаю большой глоток бренди, мои зубы стучат о бутылку. У меня нет сил спорить, я должен экономить их для неизбежного ухода. — Найдите Робертса.