Я верчу в руках маску. И снова думаю о Шарлотте в театре: поблескивающий серебром шарф на голове, соблазнительный шелест платья, грудь, словно жемчуг, мерцавшая в тусклом свете.

Две двери — в гардеробную и в спальню — разделяют нас. Два куска красного дерева, две агатовые ручки, два медных замка. Несколько шагов, которые я бы мог сделать за секунды. Шарлотта лежит без сна и ждет меня?

Я думаю о том, что могу войти в комнату и смотреть, как Шарлотта снимает свою противную ночную рубашку (портновский эквивалент твердого красного дерева). Как поднимает руки, чтобы завязать маску. Ее кожа таинственно мерцает в огоньках свечей. Она…

Довольно!

Я знаю, что, скорее всего, моя разъяренная жена закуталась в одеяло (она имеет такую привычку) и крепко спит, время от времени издавая звук, не совсем похожий на храп.

Я устраиваюсь на узкой постели и готовлюсь к долгой ночи в одиночестве.

В воскресенье мы встретились за завтраком. Мы убийственно вежливы друг с другом. Затем мы отправляемся в церковь, где являем собой картину супружеского счастья, не сверхнежного, но очень фешенебельного.

Погода к понедельнику, наконец, прояснилась, и мы с Энн, обменявшись с утра записками, договариваемся, что сначала я пошлю карету к ее дому. Я боюсь, что, если Энн приедет сюда, Шад может запретить поездку.

Я мну в руке последнюю записку Энн, когда в маленькую столовую, где я завтракаю, входит Шад. Я от огорчения не могу на него смотреть, но замечаю, что у него темные круги под глазами и усталый вид. Мне бы радоваться, что он, как и я, провел бессонную ночь, но чувствую только печаль.

Он смотрит на меня с глубоким подозрением:

— От кого это?

Не суйте свой нос в чужие дела, сэр, и, кстати, доброе утро, хочется мне сказать, но вместо этого я честно отвечаю:

— От Энн.

И бросаю записку в камин прежде, чем Шад требует показать ее.

— Так и я поверил. Как вижу, вы считаете необходимым уничтожить улику.

— Ошибаетесь. А что, вы хотели пустить бумагу на папильотки?

— Очень смешно. И что вы собираетесь делать сегодня, мэм?

— Я хотела бы навестить старую служанку которая живет в Камден-Таун, сэр. — Я отрепетировала эту фразу перед зеркалом. И невинно хлопаю ресницами. Плохая я лгунья. — Я могу взять карету?

— Камден-Таун? Приятное место. Возможно, мне следует сопровождать вас? — Он многозначительно смотрит на чайник.

Если бы я собиралась навестить старую служанку, то скорее взяла бы с собой чучело огородное, чем Шада. Я игнорирую его молчаливую просьбу налить ему чаю.

— Это очень любезно с вашей стороны, сэр, но мы будем говорить исключительно о женских проблемах. Она недавно родила.

— Вы сказали, что она старая, — атакует он.

— Старая в смысле бывшая служанка.

— Весьма убедительно, — бормочет Шад и наливает себе чай. Немного кипятка и много заварки. Он отодвигает чашку. — В таком случае вам нужно ехать одной. Я попрошу Робертса узнать, есть ли у экономки питательное желе или что-нибудь в этом роде, что вы сможете взять с собой.

— О, пожалуйста, не беспокойтесь, сэр.

— Уверяю вас, тут нет никакого беспокойства. — Он с отвращением смотрит на свой чай.

— Я велю принести кипяток, — говорю я страдальческим тоном, будто мне предстоит покорить несколько горных вершин.

— Не стоит. Я попрошу Робертса подать мне эль. Я буду в клубе. Весь день, — подчеркнуто добавляет он.

— Хорошо, сэр.

— Желаю вам доброго дня, мэм.

Он кланяется, я приседаю в реверансе, он уезжает. Слава Богу.

Она никудышная лгунья, и все мои подозрения подтвердились.

Когда я вошел, она бросила в камин записку — явный признак вины. А когда притворился, что верю ее нелепому рассказу о старой или бывшей служанке, на ее лице отобразилось чувство облегчения. Если бы у меня не так болела голова, я бы нашел еще несколько дыр в ее истории, но я очень устал.

Получив от Робертса порцию отвара от головной боли, я немного поболтал с ним в кладовой о всякой чепухе: о видах на урожай, о том, сколько мы еще останемся в городе, а потом со зла попросил его снабдить ее сиятельство какими-нибудь деликатесами, подходящими для молодой матери, и он отправляется поговорить с экономкой.

Я выясняю, что Уидерс было велено передать распоряжения ее сиятельства кучеру. Мои худшие подозрения подтвердились, карета сначала отправится в дом Бирсфорда.

Так что это правда. Я надеялся, что ее возлюбленный не Бирсфорд, даже теперь я не могу поверить, что это он. Верхом на лошади я жду в переулке напротив дома, подняв воротник и надвинув на глаза шляпу. Моросит мелкий дождь. Весь мир сегодня серый, холодный и печальный.

На ступеньках появляется Шарлотта с корзиной в руках. Нервная и взволнованная, она бежит к подъезжающей карете. Шторки задвинуты.

Я жду, пока карета отъедет, потом даю лошади шпоры. Я узнаю правду.

— Что у тебя в корзине? — спрашивает Энн. — О, мясное желе и чай? Ты никому не сказала? — Она задыхается и так бледнеет, что я опасаюсь, что она упадет в обморок.

— Нет, конечно, нет. Я сказала, что собираюсь навестить старую служанку, у которой ребенок.

— Это слишком близко к правде.

Мне хочется сказать ей «не глупи», но Энн просто комок нервов, я похлопываю ее по руке и говорю, что все будет хорошо.

Я с нетерпением ждала возможности провести время с Энн, но она крайне взволнована, и мне приходится ее успокаивать. Я даже надеялась, что смогу спросить у нее совета, как мне помириться с моим рассерженным и обиженным мужем. Вместо этого я беру ее за руку и болтаю о пустяках, заставляю рассказать о вчерашнем спектакле, рассказываю о своем визите к леди Ренбурн. Энн слабо улыбается и спрашивает, как я себя чувствую после столь неожиданного отъезда из театра.

— Я думаю, хорошо, — краснеет она. — Шад воспламенился при твоем появлении. Ты прекрасно выглядела. Я полагаю, что он не предъявил к тебе чрезмерных требований?

Если бы…

— О, Шарлотта, — шепчет она, — ты могла сказать ему, что тебе нездоровится. — Ее лицо вытягивается. — Я отдохнула две минувшие ночи, поскольку вчера было воскресенье, как жаль, что сегодня вечером Бирсфорда одолеет любовная горячка. Скажи мне, Шарлотта, о чем ты думаешь, когда… когда… ну, ты понимаешь… чтобы отвлечься от того, что он делает?

— Я ни о чем конкретном не думаю, — отвечаю я.

— Хотела бы я быть таким стоиком, как ты.