– Тьфу! – сплюнул генерал Зверев в сторону и выругался.

20 сентября, среда, 12 час. 20 мин.

Волошин понимал, что если он отыщет распайную коробку, место, к какому дому выведен кабель, протянутый от телефона-автомата, то мигом снимет головную боль и у себя, и у Родина, и у генерала Зверева. Для начала Волошин нашел знакомого капитана в районном управлении внутренних дел. При очередном делении не все было ясно, черта с два поймешь, кто куда отошел, кто кому ныне подчиняется – кроме районов были созданы округа, округа в свою очередь также были поделены, сотрудников не хватало, ни один бюрократ не мог ответить, кто перед кем должен ломать шапку, кто в городской милиции находится, кто в муниципальной, кто в окружной, кто в районной милиции, кто в рыночной, а кто дежурит в отделениях, занимается низовой работой – народу нигде не хватало, все оказались раскиданными по разным углам, спеленатыми по рукам и ногам, при работе все вроде бы находятся, но не при деле. Более слабой и беспомощной милиция не была никогда.

Работники посильнее из милиции ушли – их подобрали кооперативные структуры, разные Белозерцевы и иже с ними, для которых иные милицейские чины были готовы в блин раскататься, лишь бы угодить, – и завтра может сложиться такая обстановка, что Белозерцева уже некому будет обслуживать. Все переместятся к другим Белозерцевым, к коммерсантам и банкирам, к денежным «нью рашенз». Украли у Белозерцева сына – что ж, плохо, конечно, но из этой ситуации он должен будет выкручиваться сам.

И этот грустный момент наступит уже скоро, очень скоро.

С капитаном из районного управления Волошин когда-то вместе учился в университете, на юридическом факультете. В университете их пути и разошлись: будущего капитана переманили в «Вышку» – Высшую школу милиции, а Волошин остался в МГУ. Внимательно просмотрев список сотрудников районного управления, Волошин остановил взгляд на фамилии Корочкина.

«Тот Корочкин или не тот?» Позвонил. Оказалось, тот.

– Я тебя вычислил методом тыка, – сообщил он Корочкину. – Лучший научный метод, с его помощью сделано столько открытий! Сколько же мы не виделись?

– Ладно, выкладывай, чего тебе от нашей управы надо?

– Корочкин решительно пресек сентиментальные воспоминания ветерана Волошина.

Волошин не обиделся.

– Ничего не надо, кроме шоколада, знаешь такую присказку? Нужна подробная карта квадратов Же пятьдесят шесть, Же пятьдесят семь и Же пятьдесят восемь. С указанием домов. Сумеешь достать?

– Что, в городском управлении уже и карт своих нет, обирает районные? – Корочкин не упустил случая поддеть представителя вышестоящего управления. Знакомая ситуация: этих районщиков хлебом не корми, дай только пару кнопок в стул представителю «города» загнать.

– Есть, да районные лучше. Печать на них четче. Давай, Корочкин, не жмись.

– Расскажи хоть, в чем дело, что так город заинтересовало?

– Много будешь знать – скоро на пенсию уйдешь.

Конечно, карта имелась и в городском управлении, но проще взять ее было все-таки в «районе» – это ведь их территория, их земля, они знают ее в несколько раз лучше, чем «город». Через десять минут подробная карта района, откуда были сделаны два телефонных звонка вымогателей, лежала на столе у Корочкина.

– Тебе карту привезти? – спросил Корочкин насмешливо. – Или по почте прислать?

– Спасибо за идею насчет почты. Только я, пожалуй, сам приеду.

У Волошина была своя машина – старый, с царапинами на бортах «жигуль» пятой модели, – майор предпочитал ездить не на дежурной «волге» и не на общественном транспорте, а на своем «боливаре» – так было надежнее.

20 сентября, среда, 12 час. 35 мин.

Многие из нас не единожды задумывались, откуда у «нью рашенз» деньги? Откуда они взяли их, где напечатали? Из каких тайников достали рубли и доллары – да не мятыми жиденькими пачечками, где каждый рублик двадцать раз обслюнявлен и сорок раз просчитан и пересчитан, а целыми чемоданами, легковыми машинами, грузовиками, вагонами – не может быть, чтобы все это хранилось в сберкассе… Все, почти все ворованное! Белозерцев тоже об этом думал. Собственно, ему не надо было рассказывать, откуда он сам взял свой капитал, откуда прыгнул в «богатенькие Буратино». Единственное что – иногда его брал за горло и давил, давил, давил секущий страх: вдруг найдутся люди – какой-нибудь Феликс Дзержинский конца двадцатого века «с сотоварищи», – и все раскопают?

Ведь тогда Белозерцеву пришьют даже то, в чем он совсем не виноват – и нищих одичавших старух, живущих на чердаках и в подвалах, среди труб отопления и гнусных крыс, на ступеньках, в подъездах, и бомжей, убивающих друг друга из-за корки хлеба, и заслуженных, в золоте орденов фронтовиков, чьих сбережений, скопленных за долгую трудовую жизнь, в результате двух павловско-гайдаровских чихов не хватило даже на то, чтобы купить неокрашенный деревянный гроб – их хоронят в полиэтиленовых мешках, – и лопающихся от жира чиновников из многочисленных администраций, и афганских ветеранов, ставших бандитами, и русских людей, погибших в Чечне и в Таджикистане, – собственно, этот список огромен, и когда начнут подбивать бабки, то вместе с другими, с теми, кто в этом виновен по-настоящему, накроют и его, полувиновного.

Хоть и возникали у него мысли, от которых останавливалось сердце и белели глаза, тело делалось ватным, бесчувственным, чужим, а все-таки не виноват Белозерцев во вселенском воровстве, в том, что происходит, в хапужничесгве неразборчивых в вопросах чести лаборантов, дорвавшихся до кожаных правительственных кресел.

Сейчас проще показать пальцем на того, кто не ворует, чем на тех, кто ворует. Последних слишком много, не сосчитать. Тьма.

Он успокаивал себя мыслью, что до этого дело не дойдет, а если дойдет, то он будет далеко не в первых рядах. И даже не во вторых. И быть может, и не в третьих… На некоторое время его отпускало, на душе делалось легко, бесшабашно, будто после хорошего вина, но потом снова наползала в душу серая холодная тяжесть.

Видать, Белозерцев здорово провинился перед Богом, раз по нему сегодня влет ударили дробью, свалили с небес на землю. Может, действительно он виноват в том, что в Москве голодают нищие старухи, а проездной билет в метро равен минимальной зарплате – один только месячный билет! На одного человека. Что же в таком разе делать? Он невольно закрыл глаза, ощутил внутри себя пустоту, тоску – сырую, сочащуюся, могильную. От такой тоски глаза всегда бывают мокрыми, еще внутри была боль, к которой он за нынешний день уже немного привык.

Что делать, что делать… Извечный вопрос недоумков, любящих копаться в человеческих нечистотах. Чистых людей нет, Россия – грешная страна, ангелы на ее земле уже давно не рождаются, за все годы советской власти – ни одного.

Можно, конечно, свой капитал пустить в распыл, фирму – вернее, половину фирмы, которая принадлежит ему, продать второму совладельцу, Фастрейн с удовольствием ее купит, деньги раздать и пойти работать на Автомобильный завод имени товарища Лихачева сменным инженером.