Инга оставалась всегда скромной и простой.

Она была на редкость способным человеком. Это проявлялось в ее умении все схватывать на лету, мгновенно перерабатывать полученную (увиденную) информацию.

И еще благодаря постоянному труду Инга стала такой, какой ее все запомнили – интересной, с большой культурой. Она постоянно была в действии, в заботах о большом разнообразии больших и малых дел, помимо спортивных. Это учеба на курсах иностранных языков, как я уже говорил, частые выступления перед рабочими, студентами, участие в работе общественных организаций… Этому она посвящала почти все свое свободное время, которого было совсем мало. Сюда еще прибавить занятия рукоделием – вязанием свитеров, шапочек, шитьем платьев себе и подругам (раз-два – раскроила, иди только прострочи)… Еще нужно переставить в квартире мебель, приготовить необычное блюдо, которому удивятся видавшие виды хозяйки, например наша мама.

Поначалу мы думали, что ей очень трудно будет вести домашнее хозяйство, когда ей дали комнату и она стала жить самостоятельно. Ведь этим прежде занимались мама и бабушка. А как Инга, справится ли? Каково же было их удивление, когда они в скором времени сняли первые пробы с блюд, приготовленных Ингой. Они были поражены ее искусством. Никто ее не учил. А рецепт, как печь пирог под каким-то хитрым названием, пришлось уже маме брать у Инги. Мы приятно удивились также ее успехам в вязании и шитье. У нее получались очень красивые кофты и платья.

Умение всегда трудиться стало ее привычкой. Даже дома вечно она что-то делает: то носится с разными выкройками, перебрав груду журналов, то готовит печенье по только что услышанному рецепту, то делает себе новую прическу… Правда, если она уставала, то все бросала, просто отдыхала – спала и ничего не делала (в такой период приходила бабушка и помогала).

Мне думается, что основным недостатком людей, желающих достичь какой-то цели, является ожидание советов наставника, который в каждом случае нас обязан научить, направить. И вот если человек привыкнет жить чужим умом, он в будущем, за что бы ни взялся, побоится самостоятельности. Все он чего-то ждет, подстраховывается, в результате даже из человека потенциально способного получается ни то ни се.

И наоборот, привыкнув проявлять самостоятельность, инициативу, пусть даже имея средние задатки, вскоре можешь быть приятно удивлен, что изменился в лучшую сторону и, следовательно, многого достиг. Ты не обращай внимания на авторитеты. Конечно, прислушивайся к их мнению. Но не считай, что ты сам ни на что не способен. Не делай поправку на свои 18–19 лет. Ты уже личность. Сегодня, сию минуту. Ты должен сам испытать себя, свои силы, чтобы убедиться, можешь ли ты вообще что-нибудь сделать хорошее. Ингина жизнь в спорте подтверждала это.

Часто бывало, что достоинства Инги – скажем, веселое восприятие окружающего мира – казались кому-то серьезными недостатками. Мне думается, так казалось тем, кто привык все видеть в мрачных тонах, завидовать, что не способен, например, быть веселым, общительным и любимым другими. Они старались принизить в других людях эти достоинства – надежные и вечные спутники больших и малых достижений, красоты, обаяния и любви.

Боялась она очень плохого мнения о себе. На протяжении почти всех семи лет супружеской жизни у нее было много поводов для развода. Здесь двух мнений быть не могло. Но Инга рассуждала иначе. Она на этот счет говорила маме: «Я бы развелась, но как обо мне подумают, я же известный человек». Ее убеждали, в том числе и мама: «Да что ты, Инга, ничего тут позорного нет». Но поняла она это слишком поздно. И это ее понимание, как ни странно, стало причиной ее гибели. Словно злая судьба решила поставить опыт, что может быть, если рядом с прекрасным человеком существует его полная противоположность. И ждала, пока этот прекрасный человек начнет исправлять ту ошибку, когда к выбору спутника в жизни, уже не сказочного, относятся без внимания, как к делу второстепенному, не главному. И судьба тогда выходит из-за угла и говорит: «Ну вот, вы пренебрегали выбором, теперь же смотрите, что вышло».

Инга еще не знала, как многие женщины во главу угла ставят вопрос замужества и ради успешного его решения готовы пожертвовать порой даже делом, которое им до этого было дороже всего на свете. Для нее же на первом месте, наоборот, всегда было любимое дело, которое, она считала, нужно ей, людям, ее стране. Из-за этого она всегда стремилась быть первой, готова была выступать больная в соревнованиях, переживала остро свои неудачи. Потому что они были неудачами всех болевших за нее, неудачами страны, пережить которые было даже ей, необыкновенно духовно сильной, крайне тяжело. Но у нее вновь откуда-то появлялись силы.

«Женихи», которые начали все чаще и чаще осаждать наш дом на Петровке, когда она стала уже взрослой, все до одного отвергались ею. Ей было не до них. Она себя утверждала в спорте. Ребята они были славные – я помню. А может, они просто пришлись ей не по душе. Но «женихи» – то приходили в другой раз опять…

Ей и ее чистому сердцу нужна была большая любовь. Она добилась бы еще большего, любовь подняла бы ее еще выше. Но из-за обета, который она дала в душе людям быть во всем на высоте, по неопытности подменив свою любовь, которая у нее могла быть, на нелюбовь, которую она выдумала себе взамен несостоявшейся, готова была терпеть даже унижения, не говоря никому о них, лишь бы о ней не подумали плохо. И когда она преодолела в себе эту ложную робость ни в чем не повинного человека, поднявшись еще выше в своем духовном росте, произошло непоправимое.

Я теперь понимаю ее слезы при звуках полонеза Огинского. Ее лицо, всегда такое красивое, изящное, вдруг как-то непривычно напрягалось, а потом обмякало от слез… Трогательные звуки полонеза, слышанные, быть может, ею в ситуации, памятной ее сердцу, сейчас, напоминая о ней, заставляли сожалеть о несбывшемся, не состоявшемся в ее жизни. И верно, поэтому она стала в последнее время легкоранимой…

Помню, мы из-за пустяка какого-то слегка разобиделись друг на друга. А тем временем приближался день ее рождения – 29 августа, и я долго не мог решить, как мне поступить в этот день. Наконец, пересилив свою мелкую обиду, решил все-таки идти к ней и вручить букет любимых ею гвоздик. Но только вручить и не больше, чтобы все-таки показать, что еще сержусь. Приехал я на Фрунзенскую, поднялся на шестой этаж, нажал кнопку звонка, но дверь не открывалась. Инги дома не было. Она свой день рождения не любила справлять с большой помпой, не устраивала никогда пышных банкетов в свою честь, не наставляла разных яств и выпивки. Всем и так было хорошо. Все наши дни рождения – бабушкин ли, мамин ли или наш с Ингой – справлялись всегда скромно, с чаепитием, но не с вином, не превращались никогда в события.

Не рассчитывал я на помпезность и того дня рождения, когда нес ей букет… Просто хотел вручить его, и все. Но не застал дома. Попросил соседку по лестничной клетке передать ей букет. Узнал потом, что Ингу очень тронул этот букет и она всплакнула. Может быть, мне нужно было вслух выразить свою обиду. И я знаю, она не придала бы этому значения, а только бы посмотрела с усмешкой и беззлобно сказала бы: «Ты что это расшумелся?» Сказала бы спокойно, ровно, как старшая сестра, как человек, который быстро разглядел сущность всего того, что составляло конфликт… Все пришло бы в равновесие, а я был бы вынужден отступить: никуда не денешься – старшим почет! А получив букет, она расстроилась. Расстроилась от утвердившегося еще раз мнения, что нет ничего дороже, когда к тебе приходят просто так – доставить хотя бы самым малым ту радость, которую ничем не заменишь, не купишь ни за какие деньги…