– Здесь что-то не так, – сказал Фултон, указывая пальцем на картину.

На борту одного из скользящих по волнам кораблей было изображено нечто, напоминающее полумесяц, из впадины которого исходили лучи солнечного или лунного света, освещающие небольшой флот.

– Похоже на луну, не так ли? – предложил я.

Изобретатель покачал головой.

– Посмотрите, это нечто закреплено на элегантной дугообразной раме, столь же изящной, сколь и их цветочные фрески, причем этим «чем-то» на картине занимаются несколько человек. Господа, это не небесный объект. Это какая-то машина. – Он пальцем провел по лучам, исходящим от полумесяца, и проследил луч до одного из кораблей. Над кораблем наблюдался всполох цвета, который я принял за изображение паруса, но Фултон, помнивший о своем особом способе использования шотландской волынки, считал иначе. – Я думаю, что эта штука поджигает корабли.

Я почувствовал, как холодок прошел у меня по позвоночнику, словно я увидел змея из Эдема. Люди жили здесь в мире, несомненно. Но что, если их мир существовал за каким-то щитом, которым могло быть орудие столь ужасное, что оно могло поджигать вражеские корабли, опрометчиво подошедшие слишком близко?

– Но эта идея давно уже приписывается великому Архимеду, – сказал Фултон. – Рановато для воспламеняющих зеркал.

– Воспламеняющих зеркал? О чем вы говорите, Роберт?

– В древних рукописях, изначально написанных Луцианом спустя два века после Рождества Христова и позже донесенных до нас средневековыми писателями, содержится нечто интересное. Луциан писал, что во время осады Сиракуз римлянами в двести двенадцатом году до нашей эры греческий математик Архимед соорудил зеркало или линзу, с помощью которой можно было направить энергию солнца на неприятельские корабли. Этот грек был гением механики, разработавшим также гигантские клещи, которые могли крушить римские корабли, словно чудовищная клешня. В конце концов римляне победили и ворвались в город, а Архимед был убит невежественным солдатом в то время, когда писал свои математические расчеты на песке. Его гений был потерян, но легенда воспламеняющего луча сохранилась. Одни называют его пикой Посейдона, другие – трезубцем Нептуна.

Я оцепенел. Ведь именно эти слова были начертаны на золотой фольге, что я обнаружил в Северной Америке!

– Многие отмахиваются от этой истории, считая ее басней, – продолжал Фултон, – и никто не предполагал, что она может восходить корнями во времена задолго до Архимеда. Но что, если этот мудрейший грек позаимствовал идею для своего зеркала из места, подобного этому?

– Из Атлантиды?

– Возможно.

– Эта машина действительно может существовать? – спросил Смит.

– Кто знает? Но если это так и кто-то обнаружит ее сегодня, она может обладать способностью сжигать и современные корабли, которые в действительности даже более уязвимы из-за парусов и пороха. Они горели бы, словно факелы, взрываясь, как арсенал. Это оружие, не требующее перезарядки, столь же неутомимое, сколь и само солнце.

– Я едва уцелел при взрыве французского флагмана «Ле Ориент», когда тот взорвался во время битвы на Ниле, – вспомнил я. – Взрыв получился такой чудовищной силы, что остановил битву на четверть часа. Это было самое ужасное из всего, что мне довелось пережить. Ну, или одна из подобных вещей. – Должен признать, за последние несколько лет я накопил немало воспоминаний.

– То есть если бы этот агрегат действительно существовал, он мог бы сместить баланс сил в Средиземноморье, – сказал Фултон. – Но зеркало должно быть просто огромным, чтобы обладать мощью, достаточной для того, чтобы поджечь целый корабль. В этой дыре нет ничего подобного, да и комнаты, способной вместить столь большой предмет, тоже нет, как и не было бы возможности вынести его отсюда.

– Так что же здесь есть? – спросил Смит.

Мы продолжили свои поиски. Всего мы насчитали восемь комнат, дальними стенами двум из которых служили глиняные склоны, что лишний раз указывало на то, что этот древний город был лишь частично раскопан. Комнаты были пусты, словно тюремные камеры, в них не было ничего, кроме фресок. Пол представлял собой утрамбованную и слежавшуюся грязь, и как бы мы ни искали, мы не смогли обнаружить более никаких потайных дверей или скрытых тоннелей. Земляной потолок подпирали деревянные шахтовые подпорки, и когда мы попытались ткнуть в него, единственным плодом наших усилий стала пыль в глазах. Улица упиралась в глиняный склон, и нам нужно было превратиться в червей, чтобы пройти дальше, а мне вовсе не улыбалась перспектива застрять в какой-нибудь очередной дыре в мечтах о сокровище. Выхода отсюда мы тоже не нашли, а летать, чтобы подняться вверх по шахте, мы еще не научились. Как жаловались мои компаньоны, мне удалось лишь заманить нас в несколько более просторную могилу, столь же пустую, сколь и саркофаг на поверхности земли.

– Здесь уже побывали расхитители могил, – предположил Кювье, – и я подозреваю, что мы опоздали на целые века. Эти рыцари, или кто там был на их месте, заполучили зеркало намного раньше, чем мы смогли до него добраться.

– Тогда почему отсутствуют какие-либо записи о его применении? – спросил Фултон. – И почему нас преследует такая куча людей? Неужели мы все гоняемся за мифом? На рисунке изображено воспламеняющее зеркало, господа, а это и есть древнее оружие. Должно же что-то в этом быть, в конце концов!

Пламя нашей свечи становилось все короче и короче. Я старался думать, что мне всегда давалось с большим трудом. Так к чему все это: церковь, саркофаг, подземный ход, раскопки и непрестанная погоня, если здесь ничего нет?

И затем меня осенило.

– Четвертая комната! – сказал я.

Я повел остальных в четвертую комнату, где мы осветили фреску на дальней стене все ослабевающим светом нашей свечи. На первый взгляд фреска ничем не отличалась от остальных – цветы птицы и яркие краски. Только вот я заметил, что краски были слишком яркими. Линии фрески казались менее изящными, менее уверенными, словно художник не знал веселости жизни в солнечном месте вечного мира под охраной смертельного луча, не подпускавшего неприятеля к этой идиллии. Словно фреска была творением талантливого, но нетерпеливого рыцаря ордена тамплиеров, которому, возможно, приказали скрыть под своим рисунком какие-то важнейшие улики. Я вспомнил каменную плиту и гниющий щит на просторах Дакоты в Северной Америке, носящие на себе загадочные ссылки на этот непонятный «Ог». Или сбивающий с толку сигнал в Городе призраков. Или то, как математик Монж, не размышляя, отмел все мои соображения на предмет священного медальона Великой пирамиды. Всегда что-то мешало, что-то отвлекало.

Я достал томагавк и, размахнувшись, вонзил его во фреску. На стене появилась трещина.

– Гейдж, нет! – вскричал Кювье. – Это произведение искусства бесценно!

– Напротив, Жорж, эта фреска не имеет никакой ценности. Это средневековый фасад, подделка, – и я начал осыпать фреску градом ударов, наблюдая, как растет паутина трещин, а затем поддел ее с одного края, пытаясь отделить штукатурку от скрывающегося под ней камня. – Это обман.