Ситуация сдвинулась с мертвой точки только тогда, когда один из таких людей, а точнее – самый главный человек на планете, комендант колонии майор Морозова, эта стальная леди, королева снега и льда, как называли ее промеж себя колонисты, обратила внимание на забитого секретаря, вечно сидящего в уголке с перемазанными чернилами пальцами.

Борчик улыбнулся. Эликсир понемногу отпускал. Это тоже было приятно. Он все же дотянулся до фляги, глотнул обжигающего купервильского виски и погрузился в очередную волну воспоминаний…

Когда она впервые погладила его по голове, Борчик понял – перед ним вновь открывается заветная дорога, ведущая к вершине. Пусть здесь, на Медее, в скотских условиях, но к вершине. И он ступил на эту дорогу, пустил в ход все свои умения и навыки, наработанные в адвокатуре, чтобы понравиться «леди М», как он называл Морозову. Она пожалела его – а он подыграл ей, окончательно превратившись в несчастного, забытого судьбой человечка, нуждающегося в опеке и ласке.

Медленно, острожными шажками, подбирая ключики и открывая дверцу за дверцей, Борчик постигал «леди М». Он терпел ее причуды, он повиновался ее прихотям. Он делал все, что она приказывала, и через год сделался самым доверенным человеком коменданта. Этому в немалой степени способствовало исчезновение Елисеева, этого рефлексирующего убийцы с манией величия, когда-то бывшего возлюбленного Морозовой.

Признаться, в физическом, плотском смысле «леди М» не нравилась Иеремии. Совсем не нравилась. Он всегда любил юных, пухленьких, «не обмятых» девушек, этаких наивных хохотушек. Морозова же была строга даже в постели, а кроме того, Борчика удручало ее спортивное тело, куда более сильное и умелое, чем у него самого. Приходилось подстраиваться, подлаживаться, быть «вторым номером», и чтобы хоть как-то компенсировать свои страдания, он завел себе Пэт, юную, восторженную, глупенькую и смешливую Пэт, сигнальщицу, влюбившуюся в говорливого и обаятельного Иеремию.

По-настоящему же Борчик развернулся, когда уголовники во главе со своим главарем Сычевым подняли бунт. Бунт этот тщательно готовился – и не без участия Иеремии, который отлично понимал, что рыбу лучше ловить в мутной воде.

Умело играя на самых тонких, самых глубинных струнках души «леди М», Борчик переломил ситуацию – и выбился в первые лица колонии. Наступило его время. Страшных для себя людей он отодвинул подальше, создал Корпус общественной безопасности, немало поспособствовал размежеванию колонистов и их расселению по планете, свято помня золотой закон всех правителей, гласивший, что для эффективного управления нужно разделить всех и вся.

Когда началась война, Иеремия сразу понял: судьба дает ему еще один шанс. Империя, созданная Сычом – теперь она стала новой целью, новой вершиной. Нужно было во что бы то ни стало попасть в правящую верхушку свободников, но не вползти туда жалким червем, а войти уважаемым человеком, равным среди равных. Борчик увидел для себя только один путь – сделать так, чтобы «леди М» и верные ей колонисты проиграли войну. Получить пост главнокомандующего для него оказалось если не пустяком, то чем-то вроде того. И началось…

Расхохотавшись, Борчик еще раз глотнул из фляги. Действие эликсира перешло в следующую фазу, фазу веселья, и как раз вовремя, ибо воспоминания неуклонно приближали Иеремию ко дню Х, проклятому дню Х, когда из небытия вдруг возник, как черт из коробочки, трижды, нет, триста тридцать три раза проклятый Елисеев…

– Надо было сразу его убить! – вслух произнес Борчик и снова расхохотался: надо же, как он раньше не додумался до такой простой вещи. Убить сразу – и все! И ничего бы не было – ни враз посерьезневшей «леди М», вдруг принявшей странное решение о переброске войск, техники и руководства колонии в Горную республику, ни ожесточенной обороны башен на Лимесе, ни бегства вместе с безопасниками, которые оказались стаей шакалов, едва не растерзавших своего благодетеля.

Иеремия вспомнил, какие чувства он испытывал, находясь в поскрипывающей клети над бездной Обрыва. Наверху остался пыхтящий паровой ворот, выли блоки, трещали канаты, а клеть шла вниз, и это было похоже на сошествие в ад.

Каждую минуту, каждую секунду он ожидал, что над его головой захлопают арбалеты и черные тяжелые болты с тупым стуком начнут впиваться в толстые перила клети.

И это действительно произошло, но Борчик к тому времени уже был внизу, в окружении почти тысячи верных и преданных, как он думал, людей. Он дал им все – положение, власть, пусть и маленькую, оружие и великолепные доспехи. И самое главное: он избавил их от необходимости подставлять головы под стрелы имперцев. Головы оказались даже не бараньими – это были головы шакалов. Когда спохватившиеся колонисты атаковали еще остававшихся на Обрыве безопасников, те, кому посчастливилось спуститься, бросились кто куда. Одни бежали на север, к океану, другие ринулись вдоль скальной стены на запад, кто-то пошел на восток. В мгновение ока от крупного, хорошо вооруженного отряда осталась лишь горстка – не более пяти десятков – бойцов, да и эти сгрудились вокруг своего предводителя лишь для того, чтобы бросить ему в лицо тяжелые, как камни, обвинения. Обвинения, после которых обычно берутся за топоры…

Борчик поморщился, когда, точно наяву, перед ним возникла ночная степь, поросшая кустарником, мятущееся на ветру пламя костерка и угрюмые лица закованных в чешуйчатую броню безопасников, еще вчера бывших его верной гвардией, готовой растоптать любого. Теперь, напуганные, ощутившие, в какой тупик он их завел, насосавшиеся от страха жуткого сивушного пойла, прихваченного с собой, они хотели его крови. Они кричали и размахивали звенчами. Они были уверены – когда голова Иеремии Борчика падет к ногам коменданта, их простят.

И тогда он начал говорить. Слово осталось единственным оружием, которое он мог применить, не опасаясь немедленного ответного удара. И немаловажный момент – этим оружием он владел куда лучше своих противников. Возможно, он был самым умелым бойцом риторического фронта на всей планете.

Иеремия говорил час. Или два. А может быть, его речь заняла и пять часов. Установить это точно сейчас уже не представлялось возможным. Он говорил о свободе и о том, что человек может жить и без свободы. Потом он говорил о воле и о том, чем воля отличается от свободы. Потом – о том, что без воли человек жить не может. Затем произнес длиннейший пассаж о силе и месте сильного в истории человечества. Все сказанное Борчик сопровождал примерами из прошлого и настоящего, а когда на ум не приходило ничего подходящего, попросту придумывал какую-нибудь притчу или персонажа, которым и затыкал логическую дыру в своем монологе.

Он несся по ухабистой дороге выдуманного, высосанного из пальца дискурса, как тяжелый рудовоз с пошедшим вразнос реактором. Любая кочка, любой поворот мог оказаться последним – безопасники окружили Борчика со всех сторон, и не было никакой возможности ни бежать, ни заставить этих людей отложить смертоносную бронзу.

Когда он дошел до того, что миром всегда правили сила и воля, слушавшие его люди начали перешептываться; когда напомнил им о священном знамени анархии, которое осеняет своим черным крылом всю человеческую историю, кто-то одобрительно поддакнул. Когда Иеремия начал свой спич, он хотел лишь одного – максимально отодвинуть развязку, выгадать у безносой несколько минут, в крайнем случае часов. Теперь же ему вдруг пришло на ум, что чрезвычайные обстоятельства, в которых он оказался, выступили в роли боевого стимулятора, подстегнув разум и память.